Читать интересную книгу Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного - Марина Соколова

Потрясённая нервным срывом невозмутимого и хладнокровного Жреса, Ринама в точности исполнила его приказ, но было уже слишком поздно. Во второй раз она столкнулась около подъезда со старым, лысым хулиганом, предвестником непоправимой беды. В третий и в последний раз в жизни Ринама увидела омерзительного стукача ночью — во сне, но как следует разглядеть его не успела, потому что внезапно проснулась от странного, непонятного толчка в сердце. Жрес мирно посапывал с улыбкой младенца и, очевидно, толкать её не собирался. Ринама почувствовала лёгкую боль, которая появилась в голове вместе с навязчивой мыслью: «Доигралась, голубушка». Мысль стучала по мозгам медицинским молоточком. Ринама потрясла головой, чтобы прогнать мысль, но она не уходила. «Может быть, принять цитрамон?» — самостоятельно подумала растерявшаяся женщина. В это мгновение она почувствовала укол в сонную артерию и моментально заснула. Утром Ринама поведала Жресу о странном ночном происшествии. Муж нахмурил широкие брови и на несколько минут ушёл в себя. Вернувшись, он медленно произнёс: «Надо подумать» и размеренным шагом отправился на работу.

Целый божий день Ринама глотала таблетки от бесплодия и разбиралась в Переделке — с помощью печатных изданий и электронных средств информации. Делать это было не трудно, потому что Борвёгач всю свою политику показывал по телевизору, а печать становилась всё смелее и откровеннее. Первый — наивный и закономерный — этап реформ подходил к концу.

Многие начальники разных уровней были заменены другими начальниками — не хуже предыдущих, кое-кто был наказан за кое-какие грехи, но продуктов от этого не прибыло, и даже в центре Совкмы мясные магазины продолжали закрываться на капитальный ремонт. Неверующие стали поговаривать, что борвёгачная кампания заканчивается. Но они глубоко заблуждались: всё только начиналось.

Борвёгач не был первым человеком в ксегенской верхушке, который осознал необходимость коренных перемен. Об этом в тесном кругу успел сказать Родповна, который так и не успел довести до полной победы коммунизм в отдельно взятом совковом центре. Об этом мечтали лучшие кремлёвские умы, не тронутые маразмом. Когда стало очевидно, что косметический ремонт не улучшил экономическое положение, Борвёгач приступил к капитальному ремонту ксегенского государства. Коммунистический ксеген рассчитывал на помощь и поддержку ксегенского народа, ради которого, в конечном счёте, затевалась Переделка. Обращаясь к лимонцам, он подошёл к ним на опасно близкое расстояние. Ошеломлённые люди стали впритык рассматривать чудного вождя, который не только держал в своих руках одну шестую от лунной поверхности, но ещё попирал ногами добрую половину планеты. Борвёгач не просто хотел — ему было необходимо понравиться ксегенскому народу. Памятуя о недавних вождях, которые хватались за бумажку с речью, как за спасательный круг, вождь новой формации завоёвывал авторитет свободными дискуссиями. Сначала народ поразился, глядя на словоохотливого, энергичного ксегена, который не собирался умирать, потом стал пристально его исследовать, затем ему захотелось проверить демократического ксегена на ощупь.

19

Ринама, которая жаждала перемен, как все лучшие люди Лимонии, очень переживала за судьбу Переделки и её крёстного отца, открытого всем ветрам и непогодам. Она строчила в разные инстанции одно письмо за другим, призывая, заклиная, предупреждая, поясняя, умоляя, аргументируя. Ринама почти не сомневалась в том, что её эпистолярные послания — это зов вопиющего в пустыне. Она писала, потому что не могла не писать; и её хлопоты не остались втуне, потому что ими с некоторых пор интересовались спецслужбы. За составлением очередного душераздирающего опуса Ринаму застал деловитый супруг, который вырвался с работы, чтобы сообщить преприятнейшее известие. Бабушка Жреса, боготворившая своего внука и Ринаму с ним заодно, узнав от дочери, как молодые мыкаются по чужим углам, немедленно подарила им свою двухкомнатную квартиру, а сама перебралась к дочери и зятю — доживать свой беспокойный век.

С трудом оторвавшись от эпистолярного жанра, Ринама принялась готовить к отъезду пещерный антиквариат. Через неделю супруги переехали в подсовковый город Ратис, а через месяц к ним на постоянное проживание приехала из Кауба ринамина мама. Генивея была на заслуженном отдыхе, на котором она не отдыхала, а боролась со своим коммунальным соседом Мизаном. Ископаемую коммунальную квартиру для Генивеи откопал начальник Управления байернаджазского пароходства. Проще и справедливее было бы поселить заслуженную женщину в изолированной квартире, но начальник не искал для неё лёгких путей. Он скрыл от Генивеи наличие свободных изолированных квартир, чтобы отомстить Мизану, с которым у него были личные счёты. Мизан пел байернаджазский фольклор и якшался с байернаджазскими бандитами, он имел многочисленную семью и не собирался впускать в квартиру посторонних. Он натравил на Генивею бандитов, участкового милиционера и свою жену — обладательницу бесценного документа, удостоверяющего её невменяемость. Однако начальник пароходства не зря верил в пробивную жизненную силу суперфемины. Собрав армию друзей, Генивея взяла штурмом неприступную квартиру и окопалась в завоёванной комнате. Партизанская жизнь сильно утомляла заслужившую отдых женщину, но её поддерживала надежда на воссоединение с любимой дочерью. Время от времени она навещала свою бывшую квартиру, но и там не находила отдохновения. Зато Генивея обнаруживала очередную пропажу, которую Миад обменял на бутылку водки. Оба неодушевлённых предмета лежали рядышком на дне пропасти, от которой Генивея не смогла уберечь своего слабовольного сына. Перетащив Миада на диван, удручённая мать шла к неувядающей бабе Шаме, чтобы от неё позвонить удручённой невестке Тевсе. Избитая жена, сбежавшая от опустившегося мужа вслед за отчаявшейся свекровью, безвылазно сидела возле телефона в запустевшей родительской квартире — в ожидании обнадёживающего звонка. Звонков было много, но один хуже другого. Наконец очередь дошла до ужасного телефонного звонка, который прогремел, как гром среди ясного неба. Подхватив на руки испуганную дочку, Тевса бросилась спасать от белой горячки непутёвого мужа. Порозовевший, охлаждённый Миад, выйдя из больницы, мужественно согласился на вшивание ампулы и начал новую, трезвую жизнь — без права на ошибку. Генивея помогла сыну устроиться на работу, но в возрождение алкоголика верила с трудом. Миад был её наказанием за какие-то грехи, о которых она не догадывалась. Дома он только ел и спал, а рос он на улице, где рано пристрастился к курению, к алкоголю и к анаше. Уроки он, вероятно, тоже делал на улице — в компании таких же отщепенцев. Но в школе навсегда никого не оставляли, и с грехом пополам Миад окончил восьмой класс. С помощью начальника Мореходного училища и хорошего маминого друга юный проходимец прошёл по конкурсу в престижное учебное заведение. На празднике, устроенном в ознаменование годовщины Ноябрьской революции, Миад познакомился со своей будущей женой, которую на всю оставшуюся жизнь оглушил неожиданным для возраста завывающим под гитару густым басом. Впрочем, Миад не допел до конца свою мореходную песню, потому что вовремя осознал, что по суше ходить легче и безопасней. Но ему не пришлось долго ходить по суше, потому что его сразу же обрили в авиацию. Из армии Миад вернулся с ворохом восторженных впечатлений и с дипломом об окончании Авиашколы. Тевса вприпрыжку побежала замуж за разудалого авиамеханика, сделавшего ей предложение расплющенным шаляпинским басом. Однако семейное счастье подверглось испытанию многочисленными командировками. Когда после пятнадцатой командировки Миад назвал жену Матильдой, Тевса потребовала объяснений и перемены работы. Без каких бы то ни было объяснений Миад устроился на Судоремонтный завод — с помощью всемогущей мамы. На заводе одна половина рабочих выпивала, другая половина — пила. Миад примкнул к пьющей половине и, не откладывая в долгий ящик, допился до белой горячки. Охладев к алкоголю после многочисленных медицинских процедур, убеждённый трезвенник занял на Судоремонтном заводе промежуточную позицию между выпивающими и пьющими. Отвечая собственной головой за вшитую ампулу, Миад быстро научился взвешивать свои поступки и обходиться без помощи мамы.

У Генивеи одним подопечным стало меньше, тем не менее под её крылом их собралось великое множество. К Генивее всю жизнь тянулись люди, потому что для многих заблудших она была светом в конце туннеля. Душа — человек вытаскивала на свет божий пропащие души, которые переселялись в хороших, порядочных людей. Душевные люди души не чаяли в своей спасительнице и ходили за ней по пятам, как паства — за своим пастырем. Стоило благодетельнице проронить одно — единственное слово — и паства выщипала бы из коммунальной квартиры всю бандитскую семью. Но Генивея сеяла в душах людей разумное, доброе, вечное и не собиралась превращать благодарную паству в скотское стадо. Не достучавшись до захлопнутых душ своих коммунальных соседей, Генивея меняла рясу на камуфляж. С каждым годом пороху в пороховницах оставалось всё меньше, и, сидя в засаде, пожилая женщина всё чаще поглядывала в сторону Совкмы. Когда взгляд её затуманился и она была готова выбросить белый флаг, в её окопе сверкнула «молния», посланная Ринамой. Дочь уведомляла «молнией», что она переезжает в собственную квартиру и с нетерпением ждёт не дождётся любимую маму. Генивея быстренько продала комнату Мизану, упаковала вещи, распрощалась с паствой — и выехала к дочери. У дочери Генивея сразу воспряла к новым подвигам. Не откладывая в долгий ящик, она вступилась в пошивочном ателье за униженного подсовковым сервисом пожилого клиента — и тут же обзавелась многочисленной пожилой паствой. Правда, подсовковая паства заметно отличалась от каубской: она была не такой преданной и активной. Зато она оказалась такой же сметливой и поспешила выдвинуть своего пастыря в председатели Совета ветеранов. Усилиями энергичной и добросовестной Генивеи на пожилых людей, как из рога изобилия, посыпались путёвки, подарки и пособия. От ветеранских щедрот перепало и Ринаме, потерявшей последнюю надежду на беременность. Семейный совет постановил больше не испытывать судьбу и здоровье, а взять ребёнка из Дома малютки. Хотя Детские дома и Дома малютки были переполнены, в них, очевидно, недоставало идеальных сирот, которых жаждали усыновители.