Читать интересную книгу Сага о бедных Гольдманах - Елена Колина

– Как вы видите работу журналиста? О чем бы вы хотели писать?

Лиза чувствовала себя невнятной серой комковатой манной кашей.

– Последний вопрос. Почему вообще вас привлекает журналистика? Может быть, вам попробовать себя на ином поприще?

На последний вопрос Лиза ответила слезой, выкатившейся из глаз и повисшей на подбородке.

– А как же мое сочинение? – обернулась она у двери.

Кролик махнул рукой и недовольно взглянул на худенькую невзрачную девчонку, скривившуюся от яростного старания не расплакаться при всех:

– Не нужно.

Лиза направилась в приемную комиссию и таким тоном спросила, каков порядок поступления на вечерний, что ненавидящая абитуриентов и их родителей секретарша записала ей все подробности и сама положила листок в сумку.

Ольга стояла у выхода, с любопытством заглядывая в лица проходящих мимо абитуриентов.

– Я угадываю по лицам, поступил человек или... Ой, только не плачь, пожалуйста!..

Лиза плакала уже несколько минут. Высмотрев Ольгино лицо с верхней ступеньки лестницы, она мгновенно затряслась мелкой дрожью и начала подвывать, некрасиво распустив губы.

Ольга подхватила мелко дрожавшую Лизу у выхода.

– Ты бы лучше писала на тему «Что я ненавижу», – сказала она.

– Я слишком много всего ненавижу... Мне трудно выбрать... – вытираясь Ольгиным носовым платком, ответила Лиза. – Я уже была в приемной комиссии, узнавала, как попасть на вечерний.

– Скажи что-нибудь, не молчи! – тормошила Ольга подругу по дороге домой.

Лиза молчала. «Это мне за то – за Аню», – думала она.

История с Аней, всплывая в ее сознании только в самые черные минуты, давно уже представлялась ей глупой детской игрой. Сейчас, когда вся ее жизнь оказалась чередой позорных неудач, Лиза снова, как несколько лет назад, с мрачным наслаждением принялась размышлять о том, что ее постигло справедливое наказание.

Она горячо зашептала на ухо Ольге:

– Может быть, и правда стоило написать о том, что я ненавижу? А что я ненавижу? Ненавижу отца за то, что он не договорился о газете в своем НИИ... Вдруг это все из-за дурацких заметок про дни рождения слесарей?.. А маму я люблю, я правду написала... – Лиза помолчала и, больно сжав Ольгину руку, проныла как котенок: – Никто меня не любит, никому я не нужна... только Моне... ну и Мане, конечно... Про это надо было написать? Написать, что я не люблю своего отца за то, что Додик всегда гладил и целовал Аню, и шептался с ней, и говорил ей «мусенька», а я...

Лиза опять заплакала. Все обиды слились вместе, образуя одно огромное невыносимое горе.

Два дня она пролежала, отвернувшись к стенке. На серых обоях вились голубоватые цветы: пять лепестков – два длинных, один покороче и два совсем маленьких, правый чуть отогнут в сторону. Она подпускала к себе только Моню.

– Лежит, обои рассматривает... Сотворит, сотворит с собой что-нибудь... – суетился Моня у двери. – Это же выше моих человеческих сил на это смотреть...

Маня сидела на кухне с каменным лицом, беспрерывно жарила картошку, крутила котлеты, надеясь Лизу накормить.

– Сходил бы ты туда, узнал... – предложила она сыну.

– Да-да, сходи узнай, почему девочку не взяли, она хорошо училась, не еврейка! – всполошился Моня.

– Попробуйте только куда-нибудь пойти! – впервые за два дня раздался голос Лизы, проследовавшей мимо кухни в ванную.

– Сказала, бульону поест, – на следующий день донес преисполненный сознания своей важности в качестве Лизиного посланца Моня и суетливо прикрикнул на Маню: – Бульон давай! Курицу туда положи. Про курицу она не говорила... может... не обратит внимания и съест.

Вечером Лиза выползла из комнаты.

– Внученька, как ты? – бросился к ней Моня. – А я узнавал...

– Дед, ты ходил в университет?! – страшным голосом прошипела Лиза, наливаясь краской. – Как ты посмел! Мало мне позора, так еще и ты!!!

– А что такое, – засуетился Моня, испуганно поглядывая в сторону, – зато все узнал... Да я и не ходил. Ты только не кричи, а то соседи подумают, что я тебя режу.

– Ты звонил, что ли?

– Неправда, не звонил... – отнекивался Моня, бегая глазами.

– Неужели ходил?! – в ужасе спросила Лиза.

– Ну уж это совсем неправда!

– Значит, звонил, – спокойно сказала Маня. – И что сказали?

– Я надел медали и позвонил! А что? Сказали... Сейчас... Я записал. – Он достал из кармана обрывок газеты и очки. – Вот: «Собеседование проводится с целью определения творческого и человеческого потенциала», – гордясь собой, прочитал он.

На третий день Лиза ушла из дому в семь утра. В списке недобравших баллы и успевших перебросить документы на вечерний она оказалась первой. Тем, кто не успел так быстро сориентироваться, пришлось сдавать вступительные экзамены на вечерний еще раз.

Ольга поступила в Техноложку, сдав все экзамены на пятерки и немного повздорив с экзаменатором по химии.

– Он хотел поставить мне четыре, представляешь? – грозно хмурилась она. – Это мне – четверку? А я ему говорю, а за что же тогда получают пять? Спросите меня еще что-нибудь. Я знаю все. А он мне тогда вопрос не из школьной программы. А я ему тогда все из институтского учебника! И тогда он мне говорит так склочно: «Ну ладно уж, пятерка, раз вы такая настырная!» – Она уже почти кричала, возбужденно размахивая руками и пытаясь подсунуть Лизе листок. – Смотри, какие реакции я ему написала...

– Успокойся, скажи спасибо, что тебя не спросили, кто твой любимый художник! – засмеялась Лиза, вытянув вперед губы, как Кролик, мучивший ее на экзамене. – А я теперь все про «Мир искусства» знаю!

Она провела три дня в корпусе Бенуа с библиотечной книжкой, стоя перед каждой картиной и аккуратно заполняя в тетрадке две графы – данные о художнике из книги и свои впечатления. Графа «Мои впечатления» оставалась почти пустой. Теперь Лиза могла рассказать биографию каждого художника и перечислить достоинства каждого полотна, только вот что ей самой нравилось, пока не знала. В секретной записной книжке она обращалась сама к себе: «Бедная Лиза! Развивай свой личный вкус!!! А то останешься глупым попугаем!» Но как его развивать?

– Поедешь со мной на море? Папе обещали две путевки недорого.

– Не могу, у меня есть план.

– У тебя всегда есть какой-нибудь план, Бедная Лиза. Поехали лучше на море!

– Да, я человек плана, – гордо ответила Лиза. – Понимаешь, летом все отдыхают, а в сентябре все вечерники бросятся искать работу. Вдруг на меня работы не хватит? Моня принес мне старую пишущую машинку, я сейчас быстренько научусь печатать и попробую устроиться в газету, семестр проработать, сдать сессию на «отлично» и потом перевестись на дневной. Я пока, правда, печатаю медленно... Так что мне любую работу, только бы не уборщицей. Ну, как мой план?

План удался с некоторыми неточностями в пользу Лизы. Через полгода она уже и не помышляла о переводе на дневной и даже так равнодушно унизившего ее Кролика вспоминала почти беззлобно, вернее, не очень злобно.

К середине августа, через неделю хождений по редакциям, Лиза наконец устроилась курьером в большую городскую газету.

– Что же ты, внученька, будешь с конвертами по улицам гонять, как будто ты не студентка, а беспризорник? – с жалостью сказал Моня, представив внучку, бредущую под дождем и снегом с тяжелым ранцем на спине.

– Ты не понимаешь, дед, это же большая газета, выходит раз в неделю, и пишут в ней в основном о культуре! Мне как раз надо... чтобы культура... Отличная работа! Это же почти что самая главная городская газета!

– Но курьер?.. Мальчик на побегушках? – сомневался Моня.

– Я девочка. Девочка на побегушках! Ура!

Лиза на секунду прижалась к Мониному животу. Она не позволяла себя трогать лет с десяти, и оба в ту же секунду почувствовали неловкость. Моня растерянно мигнул и суетливо попытался Лизу обнять, но она тут же отпрянула, криво улыбаясь от смущения.

Утром полная счастья Лиза приходила в комнату редакции с торжественной табличкой «Секретариат». Вишневые бархатные портьеры обрамляли огромные окна, спадая на облезлые батареи, от потолочной лепнины по стенам спускались высохшие желтые русла протечек, а в центре комнаты располагались два стола: один простой ученический, да еще с подломанной ногой, а другой огромный, на круглых львиных лапах, с незакрывающимися дверцами. На зеленом сукне вился затейливый узор, оставленный следами всех выпитых за ним чашек чая. За столом восседала сухопарая крашеная блондинка Ирина Михайловна, также являющая собой смесь великолепия и усталой заброшенности, которые чередовались, как разноцветные колечки в детской пирамидке. Сверху пышная блондинистая прическа, под ней подсохшее, как лежалое яблоко, лицо, затем нарядная блузка, обязательно с жабо или бантом, а снизу Ирина Михайловна находилась в носках и разношенных тапках, рядом с которыми стояли черные лакированные лодочки.

В первый день пребывания в волшебной стране Лиза долго, робея, топталась у порога, пока к ней не обратились.