обрывок лески.
Кто-то большой унёс мою рыбу.
Это был Страшный Кто-то Большой, живущий в озере.
Иногда, правда, щуки шатающимися зубами только мяли наживку и уходили с рассветом от жерлиц.
Рыбак мой ушёл дальше подманивать новую Большую Рыбу. Я же, откормившись, вновь двинулся по заросшей дороге.
От озера дорога стала прекрасной, гладкой и приятной для ходьбы. Говорят, её строил монастырский люд, и сам настоятель, иеромонах Питирим, проверял её качество посохом. Сев в коляску, настоятель держал перед собой посох, и как только палка подскакивала вверх, народ бежал с лопатами.
Монастырь у него, впрочем, был страшный. Один князь, говорят, был переведён в него за непослушание из Соловков. Зато теперь тут повсюду была духовность, и я лил её в чай заместо сгущенки.
И снова я на чем-то ехал, ехал...
Грязный грузовик выплюнул меня у речного причала. Я пошёл искать столовую, оказавшуюся длинным бараком с запахом свежей стружки.
У входа в барак стоял иссохший бородатый человек и говорил каждому входящему:
- Знаешь, брат... Тяжела жизнь, брат...
Съев сметану с хлебом, я вышел.
...На пустых ящиках у причала сидел баянист и пел Злобную Песню.
Песня была непонятна, всё в ней - мелодия и слова - было непонятно, кроме припева со словами: "Когда вдруг заскрипели сапоги...".
Баяниста слушали две многоцветные собаки и существо неопределённого пола, тут же выхватившее у меня из пальцев окурок.
Но главной деталью пейзажа был совсем другой человек.
У самой воды стоял Морской Волк. Я сразу понял, что это Морской Волк, даже Старый Морской Волк. На голове Старого Морского Волка была фуражка с немыслимой красоты кокардой. По размерам кокарда была похожа на капустный кочан.
В руке он держал кривую морскую трубку и, время от времени затягиваясь, смотрел в хмурую даль.
- Хочешь стать таким же, как я? - спросил меня Старый Морской Волк. - А хочешь выработать настоящую морскую походку?
Он прошёлся передо мной, и тут я заметил, что силуэт его фигуры похож на квадрат. Морская походка заключалась в том, что Старый Морской Волк припадал сразу на обе ноги, причём припадал куда-то вбок, попеременно направо и налево.
- Конечно, хочу! - закричал я. - А ты научишь меня курить морскую трубку?
- Отож! Пойдём со мной.
- А что это за катер? - спросил я его, только чтобы поддержать разговор.
- Мудило! - натопорщился на меня Старый Морской Волк и прибавил уже поспокойнее:
- Сам ты... катер. Это малое судно. Мы туда и идём.
- Эй, на судне! - крикнул Старый Морской Волк.
На палубе появился толстый старик в кителе. По рукаву этого кителя, к самой шее старика, подпирая его стариковское горло, поднимался золотой шеврон.
Ясно, это был капитан.
Увидев моего спутника, старик в кителе с неожиданной легкостью соскочил на причал и стал медленно приближаться к нам, расставив руки. Наконец они схватились, кряхтя, как дзюдоисты.
- Хо-хо! - крикнул мой провожатый.
- Старый хрен! - отвечал ему капитан.
- А это кто?
- Он - специалист, - солидно отрекомендовал меня Старый Морской Волк.
- Ну, тогда он нам рацию починит.
Сердце моё пропустило удар.
Как жениха к невесте, меня подвели к месторасположению хитрого аппарата. Я выгнал всех из закутка радиста. Радист, кстати, был в запое на берегу. Итак, я выгнал всех из закутка и закрыл дверь. Я всего один раз имел дело с рацией. То была знаменитая "Ангара" - подруга геологов, и использовал я её тогда только как неудобную подушку под голову.
И ещё я понял, что сейчас меня будут бить.
Был в моем детстве один такой человек. Он обитал в Смоленском гастрономе около того прилавка, где расположился отдел вин и коньяков.
Человек этот собирал себе компанию, покупал вместе с ней в складчину бутылку и произносил, обтирая грязной ладонью горлышко:
- Позвольте мне как бывшему интеллигентному человеку выпить первым.
Ему позволяли. Тогда он подносил бутылку к губам подобно горнисту и в одно дыхание выпивал её всю. Потом снимал очки, аккуратно складывал их и говорил:
- Бейте!
Но у меня не было даже очков.
Справившись с головокружением, я всё же дунул на отвертку и снял заднюю крышку с надписью "Блок питания".
Первое, что я увидел, был крохотный проводничок, отпаявшийся от клеммы.
Я зачистил его и, вместо того, чтобы его припаять, просто обмотал вокруг контакта.
Рация захрипела. Я повернул ручку настройки. Тогда рация внятно сказала бесстрастным голосом:
- ... и письма ваши получил. Получил. Привет тётке. Повторяю: Привет тёт-ке. Конец.
Всё умолкло.
Я привинтил крышку обратно и закурил. Руки у меня дрожали, а сердце выпрыгивало из груди. Через полчаса я позвал капитана. Он заворожённо вслушивался в музыку сфер, а потом молча пожал мне руку.
Вечером мы снялись с якоря.
Снялись с якоря... Разве так это называется?!
Я ждал, ходил взад и вперёд, но вот, наконец, задёргала, застучала машина, будто кто-то там, внизу, зашуровал огромной кочергой, в такт этому стуку задрожала палуба, заполоскал на гафеле бывший гордый флаг Российской Федерации, а ныне вылинявший розовый прямоугольник с тёмной полосой по краю...
И я представил себе эту землю и море, представил себе это пространство всё, целиком, с островом Моржовец, с небывалой деревней Нижний Маркомус, со всем пространством от Белого моря до Шпицбергена, от Баренцева моря до моря Лаптевых, с мысом Желания, вылезающим на самую рамку карты, с проливом Карские ворота - набитым судами, как городская улица машинами, с полуостровами и островами, городами и железными дорогами, областями, республиками и национальными округами...
Мы снялись с якоря и мимо раздвигающихся берегов пошли в Белое море.
А ночью мне приснился Патриарх Никон, плывший на лодке и вопрошающий:
- Кий остров?
В лодке у него сидел губастый аквариумист с Птичьего рынка. Этот аквариумист был сумасшедший. Его тощая фигура постоянно маячила среди рыбных рядов и была их необходимым добавлением. Добавлением к тому странному и причудливому миру моего детства, который то ли исчез, то ли преобразился.
Изредка он кидался к какой-нибудь испуганной девочке, с размаху тыча