Избранный героем романа путь к Богу — один из магистральных, но отнюдь не единственный. Наверное, у каждого, устремленного к Творцу и Создателю, своя неповторимая дорога, но есть у этих дорог единый общий вектор, и в этом смысле движение героя бесединского романа не только весьма познавательно, но и поучительно для всякого православного человека. И оно не нуждается в доказательных оправданиях, как и сама дорога к Спасителю...
Роман Николая Беседина — уникальное явление в современной русской поэзии. Уникальное и по проблематике, и по изображаемой в нем жизни, переполненной тревогами реального бытия и Божественного мира, изображенного почти с достоверной осязаемостью, хотя претендовать на достоверность последнего никто из нас, увы, не может.
Своеобразие бесединского романа еще и в том, что в нем удивительным образом преломляются пафос миролюбия, смирения, следование Христианским заповедям, с одной стороны, а с другой — резкое неприятие зла и призыв к возмездию... за поругание нашего Отечества — это великолепно откристаллизовалось в главах "Красный монах" и "Снова красный монах" ("...Нету места/ У нас речам, а есть — борьба. / Нет чувства жалости, есть — мести. / Все эти митинги, протесты / — Удел не воина — раба / Мы есть везде, но мы незримы. / Ученый, хакер иль боец, / Любовью к родине хранимый,— / Все в этой битве побратимы / В единокровии сердец").
То есть следование Божьей воле вовсе не исключает активной борьбы и с теми, кто "строил Божий мир без Бога", и особенно с теми, кто "с Богом возводил пороки — земного царства идеал". Именно такая позиция и позволит нам выйти к Царству Света даже в преддверии Апокалипсиса.
Нет, человек, в грехах погрязший,
Смертный,
Не пик Творений, а мечта о свете
Животворящем, вечном, как Творец.
Пройдя Голгофы Божьей очищенье,
Вернется он к шестому дню Творенья
И засияет. Истинно венец.
А носителям Божьего Света не будет грозить участь, которая постигла некогда богоизбранное племя, к примеру:
… Проходит все, как след на травах росных.
Где иудеи? Царство светлых грез
Их, избранных когда-то Яхве грозным?
— Но богоизбранный, не стал он богоносным.
И потому пришел Иисус Христос.
Не приспело ли пора задуматься над этим поучительным примером и всем остальным племенам и народам планеты?
Николай КУЗИН
Аршак Тер-маркарьян СЛОВО ПЕРЕДРЕЕВА
Со знаменитым поэтом Анатолием Передреевым, стихи которого "Окраина родная, что случилось? Околица, куда нас занесло? И города из нас не получилось. И навсегда утеряно село…" актуально звучали и цитировались в тот период, когда несытая сельская молодежь тысячами покидала свои родовые гнезда, устремляясь в манящие мраморные колоннами мегаполисы в поисках лучшей доли…
В полдень мы скромно сидели в Пестром зале ЦДЛа и мирно беседовали, ожидая официанта. Мимо вихрем проходил в праздничном костюме Игорь Шкляревский, но, увидев Передреева, вернулся:
— Здравствуйте, Анатолий!
— Привет, — мрачно буркнул поэт и добавил. — Ничего, Игорек, я тебе докажу!
— О чем ты?— обеспокоенно переспросил тот, и, не дождавшись ответа, заторопился…
— Узнаешь скоро,— вдогонку бросил Передреев.
Неожиданно появился сияющий Владимир Фирсов. Поздоровался.
— Ты тоже спешишь на юбилей?
— Да нет. Я сам по себе, — гордо заявил Владимир и пошел искать место в зале.
В заморском прикиде цвета морской волны, в окружении своих почитателей, в Дубовый зал, где праздновалось десятилетие журнала "Юность", прошмыгнул Евтушенко .
Неровно, поправляя рукой непокорные волосы, Анатолий Передреев грозно бросил: "И ты скоро узнаешь!.."
Мы выпивали. А я все думал о фразе, сказанной Передреевым трем поэтам.
В те времена Анатолий уже прославился, кроме стихов, и своими аналитическими статьями о литературе. Особенно поразило его выступление в журнале "Знамя", где он в пух и прах разгромил и развенчал, доказав несостоятельность поэзии тогда неприкасаемого Андрея Вознесенского, которым зачитывалась молодежь, включая и грешного меня. Статья Передреева совершила переворот в сознании пишущих — и сразу померкла раздутая до небес слава новоявленного "классика".
На следующий день я укатил на Дон. Но через две недели в "Литературке" прочитал заметки Анатолия Передреева, в которых он, взяв лучшие стихи И.Шкляревского, Е.Евтушенко, В.Фирсова, разобрал так, что не оставил камня на камне!..
Выходит, слово Передреева — крепкое, хотя и сказано было в застолье…
Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН
Григорий Климов МОИ КНИГИ ДЕЛАЮТ ДОБРОЕ ДЕЛО (Нам прислал из Нью-Йорка отрывок из своей новой книги “Семейный альбом” неутомимый Григорий Петрович. О Климове рассказывают множество легенд, теперь читатель узнает правду из уст самого автора.)
Родился я 26 сентября 1918 года в городе Новочеркасске по Песчаной улице № 38 (теперь это улица Грекова, донского художника-баталиста), в доме казачьего полковника Никифора Попова, мужа моей бабки по матери Капитолины Павловны Поповой.
Эта моя бабушка Капа была родом из Одессы, девичья фамилия Дубинина. Первым браком она была замужем за Иваном Пушкиным, по словам бабки, каким-то циркачом-антрепренером. От этого брака родилась моя мать Анна Ивановна Пушкина. В 1895 году, во время золотой лихорадки на Аляске, дед — циркач сел на китобойное судно и отправился на поиски золота в Америке, где он бесследно пропал. Во всяком случае, так гласит семейная легенда.
Вторым браком бабушка Капа вышла замуж за казачьего офицера Никифора Попова, начальника казачьей охранной части в Одессе. Во время революции 1905 года, когда евреи устраивали демонстрации и бросали бомбы, Никифор со своими казаками разгонял евреев. А когда русские устраивали погром и громили евреев, Никифор и его охранная часть разгоняли русских и спасала евреев.
Всю 1-ю Мировую войну Никифор, уже в чине полковника, воевал на фронте. А бабка-полковница всю войну была где-то рядом, вероятно в ближнем тылу. Но бабка была боевая. Она распевала походные казачьи песни и рассказывала мне, мальчишке, всякие истории. После революции, в советское время, мои отец и мать принципиально молчали, так как говорить о прошлом в то время было опасно. Самой говорливой была бабушка Капа. И большинство вещей о прошлом моей семьи я узнавал из отрывков ее слов.
В конце войны Никифор был контужен тяжелым снарядом и отправлен помирать домой в Новочеркасск. Уже перед смертью за выслугу лет он был произведен в генералы и получил генеральскую шинель на красной подкладке. Из этой шинели позже выдрали красную подкладку, а сама шинель служила трем поколениям: сыну Никифора — моему дяде Вениамину или просто дяде Вене, моему старшему брату Сережке и, наконец, мне. Никифор умер еще до революции.
Когда я родился, на Дону свирепствовала гражданская война. Бабка рассказывала, что артиллерийский снаряд пробил крышу нашего дома и застрял в стене как раз над моей кроваткой. Но... не разорвался! "Тебе здорово повезло!" — говорила бабка.
Позже, когда я был в 5-м классе школы, наша учительница Евгения Платоновна задала нам такое задание: "Опишите самые памятные события в вашей жизни". Я описал эту историю со снарядом и закончил ее так: "Я только не знаю, чей это был снаряд — от красных или от белых". За это сочинение я получил от Евгении Платоновны мою первую "пятерку" по литературе.
В страшный голод 1921 года, чтобы спастись от голодной смерти, моя семья перебралась в городок Миллерово, где занялась натуральным хозяйством: женщины развели кур, коз и наконец свиней. А отец работал доктором. Я же был пастухом и пас наших козочек, ловил тарантулов и пиявок, которых мы, мальчишки, сдавали в аптеку. Помню, что козы едят любые колючки, которые никто другой есть не будет, и любят лазить по кручам, куда никто другой не залезет.
В 1926 году наша семья вернулась в Новочеркасск, бывшую столицу Всевеликого Войска Донского или ВВД, как писали до революции на письмах. Поселились мы по Московской № 4-5, во флигеле в глубине двора (этот флигель и "старый орех у балкона" описаны в "Князе мира сего"), где в молодости жили братья Рудневы. Я же прожил в этом доме до 1941-го года, а моя мать и бабушка жили там до самой смерти. Сейчас в этом доме живет пенсионер по фамилии Шило, который помнит моих родителей. Он пишет мне, что недалеко от входа на Новочеркасское кладбище стоит большой памятник из черного мрамора моему деду по отцу Василию Калмыкову (тогда я был Игорь Борисович Калмыков). А рядом приютились заброшенные могилки моего отца, матери и бабушки.