Теперь я понимаю, что Пег пытается напугать меня. Вот только способ она выбрала неудачный.
— Я должна это сделать, — говорю я.
Дав решает, что настал самый подходящий момент, и наконец показывается из-под навеса, демонстрируя, какая она грязная, и маленькая, и просто жалкая, Подойдя к изгороди, она пытается пожевать висящее на перекладине седло. Я сердито смотрю на нее. Лошадка моя мускулиста и в хорошей форме, но в сравнении с теми кабилл-ушти, которых я видела вчера, кажется игрушечной.
Пег, глубоко вздохнув, осторожно кивает, но не мне, а скорее себе самой, словно говоря: «Ладно, по крайней мере, я попыталась». Она шлепает по грязи, возвращаясь к малине, и стучит ботиками по колесу, чтобы не запачкать удивительный красный автомобиль. Я поглаживаю Дав по морде и огорчаюсь из-за того, что так сильно разочаровала Пег Грэттон.
Через мгновение я слышу свое имя и вижу, что это отец Мунихэм окликает меня. Вряд ли Пег сумела убедить отца Мунихэма в том, что мое участие в бегах продиктовано духовными потребностями, и я плетусь к машине, не испытывая ни малейшей радости. Это просто долг.
— Кэт Конноли, — говорит отец Мунихэм. Он очень высокий, даже длинный человек, и лицо у него длинное, и подбородок, и нос… к тому же все его суставы и выдающиеся части немного красноваты. Еще у него есть кадык, который я видела однажды, когда он свалился с велосипеда и у него расстегнулся воротник. Кадык у него не красный.
— Отец… — бормочу я.
Он смотрит на меня и чертит большим пальцем крест на моем лбу, как делал, когда я была маленькой и плевалась в церкви.
— Приходи на исповедь. Ты давно уже не приходила.
Мы с Пег ждем, скажет ли он что-нибудь еще. Но отец Мунихэм поднимает оконное стекло и жестом велит Пег выезжать с нашего двора. Когда они уже удаляются, я вижу лицо Финна, прижавшееся к окну спальни, — Финн успевает только проводить взглядом красный автомобиль.
Глава тринадцатая
Шон
Я стою в круглом загоне конюшен Малверна, а рядом со мной топчется какой-то американец, и оба мы наблюдаем за Корром, бегущим рысью по кругу. Утро пока еще бледное, синее; нужно время, чтобы распогодилось. Я намеревался пойти на пляж, пока там еще пусто, но Малверн поймал меня и заставил заниматься покупателем, и я не успел удрать. Я не думал, что вести чужака на пляж — хорошая идея, поэтому отправился к загону, чтобы погонять лошадь, пока визитеру не станет скучно. По правилам тренировать кабилл-ушти можно только на берегу и только оседланных — и я пользуюсь этой оговоркой. Хотя в загоне водяную лошадь вряд ли можно научить тому, что ей пригодится на песчаном берегу.
Корр уже двадцать минут носится по кругу, натягивая корду. Американец полон восторга, но в то же время почтителен, и мне думается, что я внушаю ему большее благоговение, чем Корр. Мы довольно осторожно обмениваемся замечаниями.
— Что за удивительное у вас тут сооружение! Оно построено специально для кабилл-ушти? — спрашивает американец. Он весьма тщательно выговаривает последнее слово, но у него неплохое произношение.
Я киваю. По другую сторону конюшни имеется другой круглый загон, где я тренирую спортивных лошадей, — он шестнадцати ярдов в диаметре, с изгородью из тонких металлических труб. Корр не стал бы слишком долго терпеть железо, да если бы и стал, все побоялись бы выпускать кабилл-ушти в такую загородку, которую, кажется, может сдуть ветром. Поэтому мы и находимся вот в этом невиданном и пугающем загоне, который Малверн придумал еще до моего появления здесь, — он врыт в склон холма на восемь футов, так что земля образует мощную стену вокруг него. Единственным входом служит дорожка, также огражденная высокими земляными стенами; она заканчивается у дубовой двери, которая представляет собой часть стены загона. Мне это вполне нравится, кроме тех моментов, когда здесь все заливает водой.
— А здесь никогда не разобрать, то ли идет дождь, то ли нет? — продолжает свои расспросы любознательный американец.
Он очень хорош собой, ему ближе к сорока, чем к тридцати, на нем кепка, похожая на жокейку, белый джемпер с треугольным вырезом и просторные брюки, которые вряд ли надолго сохранят приличный вид в такой сырости. Небо оплевывает нас, но это не настоящий дождь. И он прекратится еще до того, как я спущусь на пляж вместе со всеми.
— И долго вы будете вот так его гонять? — задает он следующий вопрос, не дождавшись моего ответа.
Корру уже основательно надоело бегать рысью на привязи. Мой отец как-то раз сказал, что ни одна водяная лошадь не приспособлена к рыси. Вообще у лошадей четыре естественных способа движения — шаг, рысь, укороченный легкий галоп — кентер и полный галоп, и у лошадей вроде бы нет причин предпочитать что-то одно. Но Корр скорее предпочтет галопировать до тех пор, пока не покроется пеной, как волны прибоя, чем хотя бы половину того же времени бежать рысью. Моя мать говорила, что я и сам не приспособлен к рыси, и это тоже правда. Рысь слишком медленна, чтобы волновать, и слишком тряска, чтобы чувствовать себя удобно. И я готов позволить Корру делать, что ему вздумается, тем более когда я на нем не сижу.
Но в этот момент Корр, прекрасно понимая, что за ним наблюдает какой-то чужак, начинает чуть выше вскидывать ноги и сильнее обычного встряхивать головой. Я позволяю ему это небольшое представление. У водяных лошадей есть недостатки и похуже тщеславия.
Американец все еще смотрит на меня, и я отвечаю:
— Да это просто чтобы он немножко размялся. Пляж сегодня снова будет битком набит, а я не хочу приводить туда сразу трех новых лошадей.
— Ну, этот настоящий красавец, — говорит американец. Видимо, он хочет мне польстить, и ему это удается. Он добавляет: — Вижу по вашей улыбке, что вы и сами это знаете.
Я и не замечал, что улыбаюсь.
— Кстати, меня зовут Джордж Холли, — сообщает американец. — Я бы пожал вам руку, если бы она не была занята.
— Шон Кендрик, — представляюсь я.
— Я знаю. Я из-за вас здесь. Говорят, если вы не участвуете в бегах, то на них и смотреть незачем.
У меня дергаются губы.
— Малверн говорил, что вы приехали за какими-то однолетками.
— Ну и за ними тоже. — Холли стирает со лба осевшие на коже капли тумана. — Но я мог за ними и своего агента прислать. Сколько раз вы уже выигрывали?
— Четыре.
— Четыре раза! На вас стоит сделать ставку. Сокровище нации! Ну, может быть, сокровище региона. А что, Тисби — автономный остров? У вас самоуправление? Почему вы не выступаете на материке? Или, может, вы где-то скакали, а я это пропустил? К нам новости не скоро доходят, знаете ли.