Улыбка Франка оказалась неожиданно теплой, мягкой, как у Кая. Он ничего больше не сказал, пришпорил коня, а с Дилем немедля поравнялась Лири и принялась болтать, как в старые добрые времена. Правда, тогда Дилю порой хотелось отвесить ей подзатыльник, чтоб трещала хотя бы с перерывами, а сейчас этот стрекот был даже в радость, отвлекал… Диль даже не понимал, от чего отвлекал.
Не нравилась ему эта затея.
Было страшно. Заранее. А показывать это не хотелось ни Лири, ни Франку, чтоб опять не начал советовать. Будто это так легко – отключить чувство. Вот сейчас не боюсь, а через полтора часа начну.
– С тобой легче, – услышал он и кивнул:
– Всегда легче, когда видишь знакомое лицо.
– Всегда легче, когда видишь человека, которому можешь доверять, – очень серьезно поправила она. – Знаешь, самое жуткое, что со мной было, до встречи с тобой – одиночество. Я так всего боялась, ужас просто, а с тобой не страшно. И не смейся. Я понимаю, что ты ни от волков, ни от разбойников не защитишь и что ты тоже боишься. А вдвоем легче. Я ведь как – в лесу зашуршит что-то, и я уже в панике. А на тебя посмотрю – ты внимания не обращаешь, и я успокаиваюсь.
– Ничего страшнее людей в лесу не бывает. Волки нападают только весной, когда очень голодные, и то так редко… Я за свою жизнь и видел-то их несколько раз, издалека, летом, когда они сытые и наглые.
– А медведи?
– Ну тем более. Если только шатун зимой… но я не встречал.
– А если б встретил? – вклинился в разговор Бирам. Ну и слух у него. Диль повернулся так, чтоб и его видеть, и принцессу.
– Тогда медведь бы узнал, что акробаты умеют не только кувыркаться, но и быстро бегать. И лазать по деревьям.
– Медведи тоже могут! – сделала страшные глаза Лири.
– Но не так высоко, – улыбнулся Диль. – Я вешу намного меньше самого маленького медведя.
Бирам преисполнился презрения. Забавно, а он предполагал, что с голодным медведем надо драться? Палкой отбиваться? Или ножом, годным только рыбу выпотрошить да хлеб нарезать?
– А вы, сударь, голыми руками, наверно, десяток шатунов победили? – простодушно спросил Ори. – Слыхал я, что вампир, ежели его раздразнить, драться горазд.
– Ага, – поддакнул Илем, – страшнее любого медведя. Загрызет и всю кровь выпьет. А с медвежьей крови похмелье бывает?
– Не стоит, – подал голос Кай. – Вампиры пьют кровь не потому, что им это нравится, а потому что не могут иначе. Для них не пить кровь то же самое что для нас не пить воду.
– Что-то он не выглядит страдающим от жажды, – хихикнул Илем и вдруг с преувеличенным ужасом начал хвататься за шею, проверяя, нет ли следа укуса.
– Потому что он, тебя жалея, пьет кровь животных, – бросил Франк, – но когда надоест, думаю, ты будешь первым, кем он полакомится.
Илем пригорюнился.
– Ну вот, мало мне было кровопускания, еще и на корм вампиру предназначили…
Ну и слух у них всех. Это ж надо, ехать в нескольких шагах впереди и слышать негромкий разговор. Лири демонстративно приотстала и позвала Диля. Отпустив еще парочку реплик, угомонился даже Илем, а Лири так и продолжала трещать, но это не было утомительно. Возможно потому, что она не сообщала ему то, что он и так видел, не рассуждала и не приставала с расспросами, а рассказывала о своей добродяжьей жизни. Историй о принцессах Диль прежде не слышал – только сказки да слухи. Было интересно, хотя ничего особо королевского она не сообщала. Была вторым ребенком, имела двух братьев – чуть старше и чуть младше, все дети «уложились» в пять лет, в детстве была необыкновенно хорошенькой, этакий ангел с ясными голубыми глазками и в белых кудряшках. Потом кудряшки пропали, глазки перестали быть яркими… В общем, мама на нее обиделась, а папа разочаровался. Диль подумал: как странно, всем королева, а этой девочке – мама, всем король, а ей – папа… Мама-королева как раз была красавицей неописуемой и надеялась, что дочка уродилась в нее, а дочка вообще неведомо в кого уродилась. Полчаса Диль пытался убедить Лири в ее привлекательности, сначала деликатно, а потом уже открыто сказал, что неописуемой красавицей ее не назовешь, но она очень симпатичная. Лири немедленно прицепилась: а закрутил бы он с ней роман? Нет. А почему – потому что принцесса? Нет, и с подружкой-бродяжкой тоже не закрутил бы. А это почему? То есть не надо закручивать, не к тому разговор, но почему не закрутил бы, раз такая очень симпатичная. Да потому что вдвое моложе. И он вряд ли намного старше ее отца.
Лири уставилась на него широко распахнутыми глазами. Это не приходило ей в голову.
– Да, – сказала она наконец, – и правда. Я ведь к тебе отношусь… нет, не как к отцу… Но и как к отцу. Как к старшему другу. Отец – он жесткий, командовать любит. Монарх, что с него взять. Знаешь, когда приехали послы с предложением, он просто возликовал. И помыслить не мог о таком удачном браке: ведь не принц сватался – король. Такой могущественный союзник ему оказался дороже дочери. Понимаешь, Диль, он меня даже из вежливости не спросил… даже не объяснил ничего. Поставил перед фактом: ты выходишь замуж, должна гордиться, и неважно, что женишку пятый десяток, быстрее овдовеешь. Мама хоть уговаривала, братья, в общем, тоже… Особенно Вэлин, старший. Все верно, трон ему наследовать… вместе с союзниками и врагами, вот он и старался, чтоб союзников побольше, а врагов поменьше. Вот я и сбежала. Ты меня осуждаешь?
Диль покачал головой. Кто он, чтобы осуждать. Наверное, родись он королем, по-другому рассуждал бы, а так… продать дочь ради выгодного союза, будь то союз королевств или цехов башмачников, – это казалось ему жестоким. Несмотря ни на какое ванрельское воспитание. Возможно, цирковые нравы изменили в нем кое-что.
Свобода.
Пусть ты никто, акробат, циркач, пусть ты стоишь в самом низу пирамиды, пусть от тебя ничего не зависит в этой жизни, кроме настроения зрителей, – ты свободен. Ты настолько ничтожен, что никто не обращает на тебя внимания, и ты можешь решать сам за себя.
Из дома он ушел не за свободой. Тогда он был совсем мальчишкой, его просто захватил мир цирка, и только позже, года через два он вдруг, именно вдруг, ощутил на губах вкус этого слова.
Девушки, наездницы, гимнастки, помощницы фокусников, сами решали, с кем им быть. Кругом это считалось распущенностью, и сам Диль так бы считал, будь он постарше, когда познакомился с цирком. Эта свобода давала ему возможность быть самим собой. В том числе и решать, окунаться ли в поток вседозволенности или оставаться собой. Он выбрал второе, и пусть над ним слегка посмеивались, но его выбор уважали и принимали. Как принял его выбор Аури.
Конечно, свобода не выходила за пределы узкого круга своих, но даже этого хватало, чтобы ощущать себя человеком, а не частичкой общества, мелкой, ничтожной и ничего не значащей. И разве понять это принцессе, представления не имеющей о том, что такое Ванрелла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});