По густо ветвящимся ниточкам сосудов в лобовой части, да ещё такого «благородного» рисунка (почти как на портретах Рембрандта или Серова), легко было распознать его предрасположенность к умственной работе, причем рисунок был здорового оранжевого цвета.
Вспомнил и его постоянные сетования на зависимость от моковской администрации «Юкоси», ностальгические сожаления о временах, когда он сам был технологом и думал о температурных режимах в колоннах, а не об обеспечении ярко-синими, хорошо видимыми на фоне дневного неба, форменными куртками монтажников-высотников. Мысленно отметил его беспокойство за дочку – студентку одного из моковских ВУЗов («Ох, опасна и соблазна для девиц Моква-река», – напел он мне как-то строчку из известного в свое время хита молодой Аллы Страховой).
Всплыли в памяти и его рассказы о каких-то мелочах быта – например, о предпочтении им и моего любимого кофе «Чибо».
И, собрав всю эту информацию на одной чаше весов, я на другую мысленно бросил «штуку лысых». Чаша эта оказалась явно легковатой, и пришлось добавить ещё «штуку».
Коромысло весов дрогнуло, но чаша с моей информацией так и не пошла вверх. Я вздохнул, демонстрируя шефу, как тяжело мне планировать расходы родной фирмы.
Правда, говоря начистоту, жалко было не денег фирмы, жалко было «вынимать живые деньги из собственного кармана». (Точнее, из того кейса, который Бурый и Елена Никоновна внесли в этот кабинет сорок минут назад и который пока так и стоял возле левой, дальней от входной двери, тумбы шефовского письменного стола).
И вынимать для амгарского «чужого дяди», лишая тем самым себя, шефа, Илью, Татьяну и всех остальных законно нами заработанных и предвкушаемых нейлоновых трусов. Но ведь без этого сегодняшние «короткие трусы» все равно износятся не дольше, чем за месяц, а исчезнут те, длинные, которые не только срам прикрывают, но даже и колени греют, причем исчезнут даже в перспективе, а потому я и выдохнул решительно:
– Пять, Василь Василич!
Он остался абсолютно бесстрастен, и только чуть вздрогнувшая рука, в коротких, пронизанных темно-красными капиллярами пальцах которой светился зеленый огонек очередного карандашика легкой сигареты, показала, что я услышан.
Помолчав ровно столько, сколько потребовалось бы на серьезные раздумья, не будь в его голове уже сформированной с учетом известных и неизвестных мне обстоятельств цифры (а она была – я в этом уверен, поскольку на том клочке бумаги, который я уже видел на его столе, я сумел разглядеть шефовсие каракули «Ал. Пет., Амг» и какое-то число, скрытое от моего взгляда лежащей на бумажке авторучкой), он спокойно сказал:
– Хорошо, Игорь Петрович! Скажите Елене Никоновне, что вы согласовали эту цифру со мной.
Потом внимательно посмотрел мне в глаза. Я уже мысленно ликовал, поскольку вопрос о «носителе портфеля» даже и не возник, а это означало мою победу, но внешне старался не проявлять своих чувств. Мне показалось, что я выдержал этот взгляд достойно. Но он вдруг спросил:
– А что, Александр Петрович там один? Разве никто больше из отдела снабжения и транспортного цеха вам не нужен? А в бухгалтерии, чтобы платежка вовремя пошла, а секретарша, которая должна протокол написать?.. Вы что, успеете их всех «окучить»?
Я мгновенно понял, что радоваться было ещё рано, и что вот именно теперь и появилась на моем пути в Амгарск та кочка, споткнись я на которой, и меня тут же услужливо «поддержит под локоток» тот самый «помощник с портфелем». Соображать нужно было быстро, а отвечать – весомо. И я сумел сохранить холодность рассудка и ответил в том же спокойном и уверенном тоне:
– Конечно, Василь Василич, всё это я тоже понимаю, но думаю, что если я не буду сидеть в гостинице, то сумею все эти задачи решить.
Я слегка усмехнулся, пряча за усмешкой свой страх за результат использования этого рискованного аргумента. Риск состоял не в том, что я признавался в своей возможной слабости, а в том, что этим признанием я довольно грубо льстил его проницательности относительно этой моей слабости.
А он – это я знал ещё со времен начала нашей совместной работы – тонко чувствовал лесть в свой адрес, отличал от искреннего восхищения и, естественно, не любил ее. Но эта способность – умение увидеть под маской почтения льстивую усмешку – довольно быстро теряется. И у человека, достаточно долго пребывающего начальником, ожидать наличие такой способности было бы по-юношески наивно.
«Здесь и сейчас» и я уже не был юнцом, да и он второй десяток лет разменял «на руководящей работе». Но его «менеджерский талант» был столь велик, что вполне могло оказаться – не утратил он ещё этого счастливого для всякого руководителя и губительного для подхалима качества. Так что я и грешил и рисковал серьезно. И уже второй раз за сегодня. Что это со мной?
По его колебанию, которое я легко почувствовал, ибо он его и не скрывал, задумчиво вороша кончиком ножа для разрезания книжных страниц пепел от почти сгоревшей ароматной палочки, я понял, что игра идет «ва-банк», что сейчас – «или грудь в крестах, или голова в кустах» – и столь же спокойно и с той же усмешкой продолжил:
– И стоить это будет не дороже, чем посылать со мной носителя портфеля с «шоколадками для секретарш».
Этот новый поворот помешал ему осознать смутно прочувствованную фальш моей предыдущей фразы, он нахмурился (перспектива новых «накладных расходов» всегда вызывала в нем естественное раздражение). Прикинув в уме цифры (полет в Амгарск – это не пустяшная поездка в какой-нибудь Старомоковск или даже Рязань, и командировочных денег съест столько же, сколько чуть ли не десяток поездок в Даргомыжск), Василий Васильевич угрюмо спросил:
– И сколько же это, Игорь Петрович?
– Две, Василь Василич, – твердо ответил я.
– Ну, обойдетесь в полторы, – не менее твердо поправил меня он, – купите секретарше «Катюшку», а не «Рафа Эллу», а Александру Петровичу привезете не «Курвозелье», а бутылку «Моковского»… И закончим этот разговор. Идите и готовьте проект договора. Покажете его мне и можете бежать покупать билет в Амгарск. На завтра – нечего здесь сидеть! В Мокве денег нет. За ними ездить нужно…
Всё! Победа! «Возликуй же, гордый Расс!..». Но наваливалась не радость, а усталость и чувство некоторой брезгливости, как будто недостаточно чисто вымыл руки после посещения «места сообразного облегчения». А потому я ответил, не очень выдерживая правильные интонации:
– Спасибо, Василь Василич! Постараюсь не подвести…
– Ладно, ладно!.. Спасибо вы мне сегодня после обеда говорить будете. И когда я вас вызову, не надевайте пиджака со спинки кресла – пусть он будет на вас тепленьким. (Это он намекает на предстоящую выдачу конвертов и предупреждает от конфуза). Идите, но не болтайте там лишнего! (Тоже мне, «секрет Полишинеля», все давно уже ждут этого «после обеда»!).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});