чтобы наверняка был чистым, и поставила в него на перевёрнутую пиалу тарелку с моими тыковками. Водрузила это сооружение в середину углей, заранее подготовленных, и плотно накрыла подходящей крышкой. Угли подгребла повыше к стенкам и облегчённо вздохнула — должно получиться.
— Что тут вас? — спросила у друзей, входя в салон и вытирая мокрые руки захваченным из кухни полотенцем.
На меня даже не оглянулись. Страж и кот сидели на ковре и внимательно слушали рассказ мальчишки, которого благополучно освободили из сумы. Пленника успели вымыть, обсушить и одеть в чистую одежду Инка. Длинные рукава и штанины, чтобы не мешали, подвернули. Лишнего халата в доме не нашлось, поэтому рассказчик был укутан в плед.
Понимая, что мешать не стоит, я тихонько присела у стены слушать печальную историю.
— Бабушка, когда сердилась на маму, так и называла её «последовательница Пресветлой», — заметив недоумение Инка, объяснил: — Женщина, родившая вне брака. Хоть и был я косроковичем, бабушка меня любила. Знаю семьи, где дочерей с новорожденным выгоняли из дома, лишая поддержки семьи. Потом бабушка заболела. Я старался облегчить её страдания, но она всё равно умерла.
Мальчик, погрузившись в грустные воспоминания, замолчал и несколько раз сдержанно всхлипнул, утирая слёзы рукавом. Собрался, вздохнул глубоко и продолжил.
— Пока бабушка была жива, мы не бедствовали. Я не сказал, что она повитухой была? Лучшей в нашем квартале. За ней даже из других районов Столицы посылали. Женщины доверяли ей больше, чем целителям, — и опять грустная пауза в рассказе, шмыганье носом и слёзы на щеках. — Мама старательно растягивала сбережения, оставшиеся от бабушки, но они закончились. Меня даже учеником никто брать не хотел. Мал ещё, говорили, но я-то понимал, что причина в другом. Плохой приметой считается впустить в дом такого, как я. Маму тоже не хотели нанимать, даже на самую грязную работу. Наверное, поэтому она и приняла решение… Посадила меня подле себя, обняла и сказала: «Ты должен меня понять. Только по нужде я иду на улицу. Не выжить нам иначе. Давай договоримся. Когда буду возвращаться в дом с мужчиной — уходи. Днём гуляй где-то, а ночуй в сарайчике во дворе. Сделай там себе лежанку, запирайся изнутри и спи спокойно». И ушла на улицу. Я собрал свои вещи, одеяло, гамак и перетащил всё в сарай. Решил, что не буду туда-сюда кочевать, а буду жить там всегда. Мать вернулась быстро и не одна. Не заходя в дом, мужик остановил её у моего убежища и сказал: «Я вижу, что ты впервой на промысел вышла. Нужда погнала? Бывает. Слушай сюда. Не надо тебе этим заниматься. Жить вместе будем. С голоду умереть не дам ни тебе, ни приблуде твоему. Но будь послушной и кроткой. Иначе сам отведу на улицу или продам в дом удовольствий. Поняла?». Мать что-то согласно пискнула в ответ. Как я тогда жалел, что мал и слаб. Жалел, что не могу защитить её от нахала. Жалел, что не скоро ещё войду в силу и смогу содержать нас достойно. Так началась новая жизнь. Вначале даже неплохо было. Правда, в дом я уже не заходил и старался почаще уходить со двора, чтобы не попадаться жильцу на глаза.
Так прошло три или четыре оборота. То, что мы в дом пустили бандита, поняли почти сразу. Но выгнать не могли — страшились его очень. Мать кормила меня только тогда, когда Зыныга отсутствовал, чтобы не слушать его упрёков. Сначала он только ругался, потом стал бить. За всё — не так посмотрела, не так сказала или почему промолчала. Как-то я бросился защитить, но мать умолила меня не лезть, боясь, что Зыныга убьёт меня. Даже потом заставила поклясться дар… Ой! Ну, слово взяла крепкое, что, пока в силу не войду, не буду с ним спорить или драться. Но он всё равно убил. Не меня — маму. Пришёл злой, а она во дворе бельё вывешивала на просушку. Не смотрел, куда идёт, ткнулся лицом в мокрое, и, озверев окончательно, ударил её дубиной по голове. Перешагнул через тело, зашел в дом, загремел мисками. То ли не нашёл ничего, то ли не разобрался в горшках, заорал: «Эй, потаскушка, еду подай!». А она лежит в луже крови своей, не дышит уже. Выбежал он во двор, понял, что сделал, ругнулся, заозирался. Я в сарае притаился, видел всё через щель, но он почему-то не стал проверять, там ли я. Мне кажется, он часто просто забывал о моём существовании. И тогда не вспомнил. Иначе убил бы меня, как и маму. Когда он ушёл, я потихоньку убежал. Не через калитку, а через лаз под оградой, который уже давно вырыл для себя и маскировал мусором разным. Домой не возвращался дня три. Где-то ходил, где-то спал, что-то ел… И всё время думал, куда мне теперь идти. Решил пойти в Южную провинцию. Знаю, что там эпидемия, но, может, смог бы пригодиться. Надеялся прибиться к тамошнему лекарю в ученики. Но как идти, если у меня с собой не было вещей никаких. Тогда набрался смелости пробраться в сарай и взять одеяло, одежду, какая есть, и халат. Только ждал он меня. Лежал в моём гамаке и следил за дверью. Когда я вошел, Зыныга схватил за руку. Я думал, что бить будет или ругаться, а он и принялся выговаривать: «Всё бродяжничаешь? Твоя мать умерла, а ты даже не простился с ней. Приблуда, как есть приблуда. Теперь я буду твоим опекуном. Слушайся меня во всём и станешь достойным человеком». От его неожиданного появления и страха у меня пропал голос. Иначе проболтался бы, что видел, как он маму убил. Промолчал, а потом решил: притворюсь, что согласен слушаться. Но при первой же возможности сбегу. Пусть и без халата. Только уже вечером он потащил меня в тот проулок, где мы встретились с госпожой.
Мальчик замолчал, а я вдруг почувствовала, что моё лицо мокрое от слёз. «Жаль, что не запустила в спину урода файерболом. Но при встрече пришибу обязательно», — приняла я твёрдое решение и пошла на кухню, выгружать запечённые тыковки из импровизированной духовки.
На выходе из салона остановилась:
— Сынок, а звать-то тебя как?
— Так и зовут Аеркныс — Любимый сын, — впервые за всё время улыбнулся мальчик.
— Скажи, мне одной кажется, что он что-то скрывает? Не врёт, а не договаривает, — обратилась я к Инку.
Убрав остатки ужина