Читать интересную книгу Пять рассерженных мужей - Людмила Милевская

— Коты всех задолбали, — оживился Даня, — уже и на своего любимого кота смотрю с отвращением, но бизнес есть бизнес. Как я понял, напрягаться нужно везде. Конечно, приятней всего лежать на диване…

— Так лежи, — посоветовал Тасик.

— И лежал бы, когда бы не упрёки Тамарки. Уж слишком в последнее время беснуется она. Грозит, что харч мне урежет, недовольна комплекцией моей, на боди билдинг гонит.

— Ты, Данила, и в самом деле начал жиром заплывать, — с лёгкой завистью заметил тощий Пупс.

— Все равно Тамарка не права, — рассекая воздух рукой, отрезал Даня. — Каждый день унижает, попрёки от неё одни. Короче, достала меня жена, её кусок уже в горло не лезет. Пора самому копейку зашибать.

— Ты прав, — согласился Тася. — Моя Тося тоже достала меня. Перед тем, как хлеб маслом намазать, сто раз оглянусь, нет ли поблизости жены. Про пивко и раки уже и молчу. Каждую сигарету мне считает. Разве это жизнь? Когда я зарабатывал, лишним куском её не попрекал. А сколько она тащила из меня на шмотки!

Тася со страшным вздохом закатил глаза и с обидой заключил:

— Я хоть на шмотки у неё не прошу.

— Какие шмотки? — подключился Пупс. — Детский костюм донашиваю, а Роза, знай, нахваливает его. Говорит, он меня стройнит, будто это мне от жизни нужно. Куском ещё, правда, не попрекает, но я много и сам не ем, в рот не лезет.

Я сидела на лестнице и уже с огромным трудом себя в руках держала. Можно представить, как тяжело было слушать несправедливые сплетни про моих любимых подруг. И это мужчины? Вот оказывается чем они в своих мужских компаниях занимаются — перемывают кости родным жёнам.

А их жены!

Мои подруги!

Они же все умницы!

Все, как одна, красавицы!

Трудолюбивые все!

Все, кроме Юльки. Юлька дура и урод! Остальные мои подруги: какую ни возьми, просто вершина совершенства! И эти бессовестные мужья ещё находят для них плохие слова? Счастья они своего не ценят. Не понимают, как им повезло.

Всем, кроме Евгения. Только одному моему Евгению не повезло.

И он-то как раз не жалуется!

Только подумала я так, как подал голос и Евгений. Про Юльку, к сожалению, он путного ничего не сказал, но в общем довольно умную мысль выразил.

— В любом случае, мужики, — сказал он, — не мужское это дело, котиками торговать. Как подумаю, срамом каким занимаюсь, просто тьфу! Перед Юлькой стыдно. Слава богу не знает она, но если узнает, со стыда сгорю. Говорил же вам, не за своё берёмся. Эх! Жизнь — это процесс мучительного познания того, что не имеет смысла.

Мысль философская, ничего не скажу, и много серьёзных тем открывает. Все призадумалась.

Вдруг Тасик как завопит.

— А-ааа! Ваня же с будкой едет, а у нас ни одного кота!

Едва он это сказал, как к Тамаркиным воротам подкатил автофургон, из которого деловито выпрыгнул Архангельский и, крикнув кому-то «погодь!», бодрым шагом направился к дому.

И глазом моргнуть мужья не успели, как дверь распахнулась, и Архангельский вошёл.

— Орлы! Где наши драгоценные коты? — оптимистично воскликнул он. — Надеюсь они все уже в дорогу готовы!

Остальное немая сцена.

Глава 19.

Осознание

Ленинград.

Военно-медицинская академия.

Клиника нейропатологии и психиатрии.

1988 год.

Его, и ещё семерых таких же, как он, бесчувственными доставили самолётом из Иркутска в Ленинград. Всех разместили в одной палате, тщательно охраняли, с нетерпением ожидая, когда хоть один придёт в сознание. Они приходили, но слишком ненадолго, тут же погружаясь в царство пустоты.

В беспросветном своём беспамятстве он помнил каждую царапину на стенах палаты, каждую складку белых халатов на людях, стоявших подле него. Он помнил как мучительно хотел пить и помнил восхитительный вкус виноградного сока, глоток которого успел сделать прежде, чем кошмар снова навалился на него. Он отчётливо помнил все мелочи, когда приходил в себя в Иркутске и когда приходил в себя в Ленинграде.

В те короткие минуты память возвращала все. Все, с чего это началось.

Он помнил!

«Начали!» — прохрипело радио из блиндажа командира.

И тут же хлестнула команда:

— Атака цепью! Дистанция шесть метров! Офицерам надеть изделия ДАД-1. Положение офицеров в цепи сохранять постоянно. Покинуть окопы! Вперёд!

Он затянул под подбородком ремни ставшего таким родным прибора ДАД-1. Оглянулся на солдат дисциплинарного батальона, отшвырнувших недокуренные сигареты, подхватил автомат, заряженный холостыми патронами, и выбросил своё сильное, молодое тело за бруствер. В следующий миг он уже шёл в цепи, держа наперевес оружие.

Лишь он один из всех, кто шёл к далёким блиндажам на горизонте, знал для чего и куда идут.

Он погладил вспотевшей ладонью сверкающую поверхность шлема, успокоил себя:

«Не подведёт… Все продумано. Сколько над ним пришлось поработать. Кроме того, мощность излучения не будет большой. Не по врагам же лупят… Ребятам из дисциплинарного не слишком достаться должно. Зато сразу домой…»

Оранжевое пятнышко, мигающее на горизонте, набирало силу.

Он прошёл уже метров восемьсот, когда луч ощутимо хлестнул по глазам, прикрытым оранжевым забралом.

«Ой-ё, они что там, охренели?» — поморщился он и оглянулся на солдат, чуть отставших.

Луч обжёг шею, вновь пробежавшись по цепи. Он увидел, как упал первый… Второй, третий…

Молодые, юные солдаты, падали, уткнувшись стрижеными головами в забайкальскую степь. Казалось, вся земля была завалена их пилотками. Жуткий, нечеловеческий вой нёсся по степи, вой из конца в конец цепи.

«Сволочи! Что делают!» — только успел подумать он.

Механически продолжая движение, сделал несколько шагов навстречу хлеставшему полёгших солдат лучу. Всего несколько шагов, вслед за ним, успели сделать и другие офицеры в сверкающих шлемах.

Внезапно мир стал скручиваться в жуткую, лишённую смысла спираль, из центра которой вырвался оранжевый жгут. Невиданной горячей змеёй жгут дотянулся до него, обвился вокруг горла, вокруг груди, сжал, стараясь превратить в спираль все тело…

Он шагнул, обезумев от боли. Неловко подвернул ногу и рухнул, добавив к воплям катающихся по земле солдат свой громкий протяжный стон. Его неуправляемое тело скатилось в глубокую воронку, оставленную снарядом после давних артиллерийских манёвров, проходивших когда-то на этом полигоне. Сверкающий шлем удержался на голове, а страшный оранжевый огонь теперь не в силах был до него дотянуться. Воронка надёжно укрыла.

Он вспомнил все это. Вспомнил и открыл глаза.

— Пить — хрипло попросил он.

Ему вновь дали виноградного сока. Прохладного, невероятно вкусного.

Он робко прислушался к себе. Ломило каждую мышцу, каждую связку. В голову вонзились сотни раскалённых игл.

— Боль… — пожаловался он склонившему к нему врачу.

Врач, чуть поколебавшись, приказал ввести малую дозу морфия.

Боль отступила. Спряталась за дурманящий заслон, но далеко не ушла, притаилась в ожидании своего часа. Он чувствовал где-то рядом её и испытывал ледяной страх перед этой жуткой, нечеловеческой болью.

Над ним снова склонились люди в белых халатах.

— Вы можете говорить? — спросил один из них.

Он устало прикрыл глаза, давая понять, что ему не до разговоров. Он ждал: вот-вот вернётся боль. Вернётся и заставит снова кататься по койке и выть нечеловеческим воем. Позорно выть…

Впрочем, перед болью этой он был уже не человек, был не способен испытывать неловкость, стыд. Страх властвовал в его теле, в его голове, диктуя свои законы. Казалось, мир свернётся в маленький незначительный кокон, если убрать из него боль — так велика была она, так непереносима.

Боль!!!

Боль эту он будет помнить до конца своих дней…

Лишь через трое суток он смог утвердительно ответить на вопрос врачей. Все это время он спал и думал.

«Они подставили нас, как подопытных кроликов. Я сам принимал участие в разработке защитного шлема… Такого не должно было случиться…

А солдаты…

Им же просто выжгло мозги…

Нет сил вспоминать, как они кричали. Кажется, умру, а в ушах все равно будет стоять этот крик.

Говорили десять процентов мощности…

Так не могло быть…

Они врубили все сто…

Убийцы…

Но почему же подвёл шлем?»

Боль выползала из своих укрытий, вновь просачивалась в сжатое страхом телом, в голову…

Ему вновь и вновь вводили морфий…

Лишь через трое суток он смог утвердительно ответить на вопрос врачей. Наконец собрал в кулак всю свою волю и согласно кивнул, когда его в очередной раз спросили:

— Вы можете говорить?

Даже выдавил:

— Да…

Его попросили:

— Расскажите о своих ощущениях.

Он вспомнил страшную воронку, из жерла которой выползал оранжевый гад, и хриплым, лишённым интонаций голосом, ответил:

— Ничего не помню…

Остальные офицеры, доставленные из Забайкалья в Ленинград, слово в слово повторили его ответ.