болезней. Хорошую практику и знания я могу получить только в городе.
Как жить с этим трудно, когда тебя не понимают! Мать безусловно начинает осознавать, что Сашка после армии в станицу не возвратится. Поэтому наседает на меня, призывая к долгу дочери. Я вида не показываю. Как мне жутко этот разговор слушать, соглашаюсь с матерью, но в душе закралась мысль после института уехать работать в большой город и забыть это долбаное хозяйство, от которого руки отваливаются и женственность только теряешь. Об этом шибко при ней в слух не скажешь!
Весь день метёт снег. Кругом все дорожки скрыты под снегом, тем не менее завтра отнесу письмо на почту и буду с нетерпением ждать твоего ответа. После серьёзного разговора с мамашей, думаю, не будет теперь больше читать чужие письма.
Между прочим, Владлен, отец твой недавно был в нашем колхозе, заходил к нам, но уже без крали. Беда с твоим отцом. Как он переживает, что расстался с этой женщиной. Мы, говорит, жили душа в душу – тебе, мол, сестра, не понять. Мол, ты виновата в нашей размолвке. Я же потихоньку за столом радовалась, что они расстались. Может быть, во мне говорила ревность? А может, боль за тебя!
Раз вспомнила твоего отца, значит, пора закругляться. Это как у твоего отца, если он выпивши берёт в руки гармонь, значит, самое время закругляться, а то за ночь ни разу не остановится, будет играть и петь, лишь бы выпивка не кончалась.
Завтра, может, метель надо мной сжалится – стихнет и теплее станет. Когда пришло время кончать письмо, я почему-то расклеилась. Трудно мне признаваться в этом, но рискну, скажу: больше жизни тебя люблю. Ты вот в моём сердце будешь навсегда. Надо бы какие-то другие слова, бодрые, что ли, написать тебе. А сердце просит только это! Не брани меня за это и не осуждай меня, дуру. Целую тебя крепко. Маринка».
Кончив читать письмо, я долго смотрел на бегущие его строки и сокрушался, что мы так далеки друг от друга, что мы вынуждены скрывать наши чувства от любопытных глаз самых близких для нас людей. За моим единственным окном дробился негустой огонёк нашего посёлка, за стеной барака грозно шумела Кубань, из-за бурного течения она никогда не замерзала, даже в трескучие морозы, которые в этих местах бывают очень редко. Вот и свет выключили слышу, как посапывает мать и тихо тлеет уголёк в печи. Я наощупь сворачиваю письмо Маринки, и про себя думаю, значит уже 21 час. В это время всегда выключают свет. Я положил письмо под подушку и с радостной мыслью, что завтра, не затягивая с ответом, напишу о том, как я её сильно люблю. Перед глазами возникло лицо сестры, я целую её крепко в губки и засыпаю!
16. Односторонние перемены
На нежное и такое неожиданное письмо я ответил с такой же нежностью, но страстно. Вскоре на день 8 марта у нас появилась тётушка. Её приезд как снег на голову свалился на нас, мы с мамашей оторопели. Захлопотали. Я сбегал в магазин, купил всё, что мать заказала, не пожалев для дорогого гостя ни времени, ни денег.
Тётушка, естественно, быстро оценила нашу бедность, всё время сокрушаясь, что мать живёт одним днём, не думает о моём будущем. Я внимательно прислушивался к каждому слову тётушки, приглядывался, как она долго мыла руки возле печки и брезгливо ела за столом, будто сама из высшего общества, а мы из низкого сословия.
Я невольно подумал:
– Да, попади такой тёще в зятья – шкуру вывернет, заставит зятя работать день и ночь, лишь бы дочери жилось хорошо!»
Мне очень хотелось понять, какая причина заставила тётушку заглянуть в наш шалаш.
Совместно мы с горем пополам пообедали, и, прежде чем удалиться к своему братику, тётя попросила меня пойти погулять. Я собрался, и пошёл в гости к Людмиле, по дороге разгадывая тётушкин ребус, такой загадочный и неожиданный. Когда вечером я возвратился домой, тётушки и след простыл, правда, в комнате ещё витала недоконченная серьёзная беседа о наших взаимоотношениях: между сестрой и мной. Я посмотрел на мать и понял, она не знает с чего начать неприятный для меня разговор, чтобы не обидеть наши чувства и не вызвать во мне неприязнь к тётушке. И, чтобы облегчить положение матери, я начал первый:
– Так зачем приезжала тётушка?
– Сынок, – обратилась ко мне мать, – сядь рядом со мной, хочу поговорить с тобой серьёзно, вот о каком деле. Тётушка взволнована и обеспокоена вашими взаимоотношениями. Девчонке учиться надо, а ты со своей любовью голову ей запудрил. Дома у неё только о тебе и речь ведётся. Похудела, кушает плохо! Тётушка попросила меня, чтобы я серьёзно поговорила с тобой о судьбе Маринки, чтобы ты не портил ей жизнь. У тётушки одна просьба, если ты её любишь, когда она будет учиться в институте, не встречаться с ней и голову ей не морочить.
В тот вечер я, юноша, стал понимать и чувствовать, что старшие, близкие мне люди не хотят, чтобы была у нас бескорыстная чистая любовь.
Во мне кричала досада и обида на этих бестолковых родственников. Стало ясно, что ни о каком проживании у нас сестры речь и вестись не может. Так и случилось, тётушка наняла квартиру рядом с институтом со всеми удобствами, которые мне и не снились. Она стала на первом курсе так часто и неожиданно посещать свою дочь, что вызывала у Маринки только раздражение и неприязнь. Я тайком несколько раз навестил свою любовь. Однако эти встречи принесли нам больше тревогу, чем радость и наслаждение.
Но это было потом, когда Маринка поступила в институт.
А сейчас, ещё не зная, что меня ждёт впереди я сокрушался и до конца всему этому не верил. Но, когда на следующий день в нашем бараке появился отец и на повышенных тонах стал требовать от меня, чтобы я прекратил, как он выражался, мерзкое дело, я понял, что ситуация попала под жёсткий контроль взрослых людей.
Объяснения с отцом в присутствии мамаши были нелицеприятные, они закончились очередной ссорой между ними, и, как мне показалось, навечно.
Мать не могла перенести того, что отец обзывал меня сопляком, развратником, бессовестным и тому подобное, не разобравшись серьёзно в наших чувствах.
Он судил по себе. Для него любовь была игра – азартная, приносящая только наслаждение, но не боль.
Мать своим женским чутьём почувствовала моё горе.
После ухода отца мать успокаивала меня, как