– Я помню тот день, когда пришла телеграмма, сообщавшая, что эта прекрасная леди ушла на небеса, которых, конечно, заслуживала. Тем вечером его светлость пришел в ее спальню, спальню графини – в комнату, в которой вы сейчас спите, – ну, мистер Уоллис, камердинер, пошел к нему, как обычно, и увидел, что он стоит там, словно громом пораженный.
– Но они разъехались, – снова сказала я. – Она вернулась во Францию. Клара рассказала мне...
– Это не имело значения для его светлости, – миссис Джонстон вцепилась мне в руку словно когтями. – Он любил ее, любит, и будет любить всегда. Вы уж мне поверьте. – Я верила этому. Ее каркающий голос усилился: – Когда она уехала во Францию, все здесь осталось, как было, ничего не было тронуто – так приказал его светлость. Одежда в шкафу, книги на полке, шкатулка с драгоценностями на туалетном столике. Она уехала в такой спешке, что взяла с собой только расчески. Драгоценности, которые он дарил ей, – а он щедро дарил ей их, – все осталось, все осталось точно так, будто она еще жила здесь. А в ночь, когда она умерла, он пришел сюда, открыл ее шкаф и гладил ее одежды, будто она все еще носила их. Жутко это было, говорил мистер Уоллис – словно его светлость разговаривал с ее призраком.
Я стояла, впитывая каждое слово миссис Джонстон, пока до нее не дошло, что она разговаривает с презираемой второй женой. Она остановилась и сказала:
– Ну, если вы уверены, что его светлость хочет, чтобы вы сидели наверху...
Я не удержалась от вопроса, я должна была это узнать.
– А что он сделал с ними, с ее одеждой и вещами? Она заколебалась, но не могла устоять перед соблазном закончить историю.
– В тот же вечер он приказал упаковать все ее вещи и убрать в кладовку. Сказал, чтобы это сделали сразу же, прямо сейчас – несмотря на то, что было время ужина слуг, – с обидой сказала она. – Мне не хотелось пропускать ужин, поэтому я послала Клару, она это видела. – Глаза миссис Джонстон устремились на меня, ожидая возражений. Я ничего не ответила, и она ушла, торжествуя.
Я не могла выкинуть эту историю из головы. Когда пришла Клара, чтобы сообщить, что они с Бертой после обеда подготовят мою будущую гостиную для декораторов, я спросила:
– Миссис Джонстон говорит, что, у ее светлости – первой ее светлости – никогда не было личной гостиной.
– Это правда, обычно она сидела здесь.
– Миссис Джонстон сказала, что ты убирала вещи ее светлости после смерти.
– Да. Это должна была сделать миссис Джи, но вы же знаете, в каком состоянии она бывает по вечерам, – мы обменялись улыбками. Мне больше не потребовалось побуждать Клару к разговору, та была, очень настроена поболтать. – Она не посмела бы послать меня на эту работу, если бы его светлость не ушел. Он не возвращался всю ночь. Наутро все его ботинки были в грязи – столько работы мистеру Уоллису – это была известковая грязь. Он, наверное, поднимался на Взгорье, когда гулял. Однако, как сказал мистер Уоллис, жену теряют не каждый день.
– Значит, миссис Джи послала вас в ее спальню...
– Да, конечно. Тогда я была только второй горничной, но она, наверное, подумала, что если его светлость дознается, то не так рассердится, если это буду я, – Клара бессознательно подняла левую руку и потрогала темно-красное родимое пятно на щеке, – потому что моя мама когда-то была его няней. Он повышал голос даже на меня, но я понимала, что это не всерьез – просто у него такая манера. Поэтому миссис Джи и послала меня, но лучше бы не посылала. Было в этом что-то потустороннее – все вещи ее светлости находились там, где она их оставила. Конечно, мы всегда прибирались в ее комнате, клали мешочки с камфарой в ее шкаф и тому подобное, но сознавать, что она мертва, и он скорбит о ней... мама говорила, что все те годы он так же горевал по ней. Поэтому я упаковала ее вещи как можно быстрее, – она наклонилась ко мне. – Все они были здесь – наверное, это было ее приданое, все так чудесно вышито – какие красивые ночные рубашки! – Клара озадаченно покачала головой. – Странно это, когда женщина уезжает без своего ночного белья. Ее служанка собрала все свои вещи, а няня упаковала все вещи маленького лорда Квинхэма, значит, время на сборы у них было – но она оставила почти все. Исчезли только ее расчески. Мама рассказывала мне, что у ее светлости, были дивные волосы – серебристо-золотые. Мама говорила, что никогда не видела таких волос у взрослых женщин. Даже у леди Флоры они темнее, чем у ее... – Клара запнулась и вспыхнула.
– Бабушка Витерс говорила мне, что Флора очень похожа на свою бабушку, – сказала я сдержанно.
– Да, похожа – моя мама говорит то же самое, – Клара поспешно продолжила рассказ: – Она оставила и свои книги тоже. Их была дюжина или побольше, его подарки. Часть из них была на английском языке, часть на иностранном – наверное, на французском. Я сказала об этом миссис Джи, а она на следующее утро спросила его светлость, не хочет ли он поставить их в библиотеку – они были в чудесных кожаных переплетах с золотыми буквами. Он вышел из себя и накричал на миссис Джонстон еще больше, чем обычно. Так ее расстроил, что только два стакана бренди его светлости привели ее в себя! Значит, он этого не хотел. Поэтому мы упаковали их вместе с другими вещами ее светлости и отнесли в самую дальнюю кладовку, в точности, как он приказал – «в самую дальнюю кладовку». Вот что мы с ними сделали, там они и лежат до сих пор.
«Там они и лежат до сих пор» – слова Клары не выходили у меня из головы. Я, пошла искать эти вещи и, конечно, нашла. После ужина я тайком, словно вор, пробралась в самую дальнюю кладовку. Клара убрала вещи в старые чемоданы, видимо, в спешке, потому что все было небрежно уложено. Я стала рыться в них. Шелка и атлас, батист и кашемир... одна из ее ночных сорочек высунулась сбоку – она была из тончайшего батиста, отделанная ярдами нежных кружев и вышивкой из мельчайших стежков, как и описывала Клара. Но она оставила и ее, эта французская графиня.
С чувством неловкости я аккуратно свернула ее и засунула в чемодан. Когда я делала это, мои пальцы наткнулись на книгу. Я вытащила ее и открыла – на титульном листе было написано несколько строк. «Ma chere Janette, – я глянула ниже: – Je t'adore[4]...» Я знала, что мне не следует читать это, и не стала читать, но поняла, что это такое – короткое любовное письмо, для нее. Внизу была подпись: «Leonide».
В следующем чемодане лежали и другие книги, вместе с ее мехами, зимними пальто и жакетами. Я бросила на них по одному быстрому взгляду, понимая, что вообще не имею права глядеть – все книги были надписаны подобным образом. Французские книги были надписаны по-французски, английские – по-английски, и каждая надпись говорила о любви. Все они были письмами, любовными письмами моего мужа.