грохот.
– Ди-ви-зи-яяяя!.. – закричал командир дивизии в микрофон.
– По-о-о-лк! – выкрикнули четыре командира полка.
– Таль-о-о-он! – заорали двенадцать батальонных командиров.
– Рт-ааа! – крикнули тридцать шесть ротных командиров.
– Батаре-е-ея! – крикнули двенадцать командиров батарей.
– Взвод! – рявкнули сто девяносто два командира взвода.
– Хэккетс, – сказал себе рядовой первого класса Хэккетс.
– Стой!
Ать-два – и Хэккетс встал.
«Равнение!» – проорал громкоговоритель.
– Равнение, равнение-нение-нение-нение… – эхом отозвались двести пятьдесят шесть голосов.
– Равнение, – сказал себе Хэккетс, рядовой первого класса.
– На-пра-во!
Ать-два – и Хэккетс сделал равнение направо. Он глянул в глаза шаха Братпура, духовного вождя шести миллионов человек в каких-то далеких краях.
Шах чуть заметно поклонился.
Хэккетс не поклонился в ответ потому что это не положено а он не намерен был делать каких-нибудь неположенных вещей черт бы их всех побрал ему оставалось всего каких-то двадцать три года тянуть эту лямку и тогда все будет покончено с армией и провались она в тартарары и через эти двадцать три года если какой-нибудь сучий потрох полковник или лейтенант или генерал подойдет к нему и скажет: «Отдать честь!» или «На плечо!» или «Почистить ботинки» или что-нибудь вроде этого он ему скажет: «Поцелуй-ка меня в задницу, сынок» и вытащит справку об увольнении в запас и плюнет ему в морду и пойдет себе надрывая живот от хохота потому как его двадцать пять лет закончены и все что ему нужно делать это посиживать со старыми дружками у Хукера в Эвансвилле и если чего дожидаться то только чека на получение заслуженной пенсии и катись-ка ты дружок потому что теперь я не намерен терпеть нагоняи от кого бы то ни было, потому что я с этим покончил и…
Шах восхищенно захлопал в ладоши, продолжая разглядывать рядового первого класса Хэккетса, который был здоровенным детиной.
– Ники такару! – воскликнул шах, распространяя крепкий аромат сумклиша.
– Не такару! – сказал доктор Холъярд. – Солда-ты.
– Не такару? – озадаченно спросил шах.
– Что он сказал? – спросил генерал группы армий Бромли.
– Он говорит, что они отличное стадо рабов, – пояснил Холъярд. Он обернулся к шаху и погрозил пальцем маленькому темнокожему человеку. – Не такару. Нет, нет, нет.
Хашдрахр, видимо, тоже зашел в тупик и никак не помогал Холъярду объясняться.
– Сим коула такару, акка сахн салет? – спросил шах у Хашдрахра.
Пожав плечами, Хашдрахр вопросительно уставился на Холъярда.
– Шах говорит, если они не рабы, то как же вы заставляете их делать то, что они делают?
– Патриотизм, – строго сказал генерал армии Бромли. – Патриотизм, черт побери.
– Любовь к стране, – сказал Холъярд.
Хашдрахр сказал что-то шаху, и шах чуть заметно кивнул, однако выражение озадаченности так и не исчезло с его лица.
– Сиди ба… – сказал он и умолк.
– Э? – спросил Корбетт.
– Даже так… – перевел Хашдрахр, но и он выглядел столь же неубежденным, как и шах.
– Наа-лее! – прокричал громкоговоритель.
– Наа-лее-лее-лее-лее…
– На-ле… – сказал себе Хэккетс.
И Хэккетс думал о том как ему придется оставаться одному в казармах в эту субботу когда все остальные будут гулять по увольнительным из-за того что произошло сегодня на инспекторской утренней поверке после того как он подмел и вымыл шваброй пол и вымыл окно у своей койки и расправил одеяло и убедился что зубная паста лежит слева от тюбика с кремом для бритья и что крышки обоих тюбиков смотрят в разные стороны и что отвороты его гетр доходят аккуратно до начала шнуровки ботинок и что его обеденный судок обеденная кружка обеденная ложка обеденная вилка и обеденный нож и котелок сияют и что его деревянное ружье надраено а его эрзац-металлические части достаточно черны и что его ботинки блестят и что запасная их пара зашнурована до самого верха и шнурки их завязаны и что одежда на вешалках развешана в должном порядке – две рубашки по требованию две пары брюк по требованию три рубашки хаки трое брюк хаки две рубашки в елочку из саржи двое брюк из саржи в елочку полевая куртка блуза по требованию плащ по требованию и что все карманы этой одежды пусты и застегнуты и тогда инспектирующий офицер прошел и сказал: «Эй, солдат, у тебя ширинка расстегнута, останешься без увольнения», и…
– …во!
– Ать-два, – сказал Хэккетс.
– Шагооом…
– Шагом, шагом, шагом, гом, гом, гом…
– Шагом, – сказал себе Хэккетс.
И Хэккетс подумал куда еще его к чертям занесет в следующие двадцать три года и подумал еще что было бы очень здорово смыться куда-нибудь из Штатов на какое-то время и обосноваться где-нибудь еще и возможно быть там кем-нибудь в какой-нибудь из этих стран а не оставаться тут последней задницей без гроша в кармане и дожидаясь какого-нибудь местечка да так и не получить его в своей собственной стране или не получить хорошего местечка, но все же иметь вполне приличное местечко по сравнению с теми которые вообще никакого не дождались, но это нужно только чтобы как-нибудь прожить а он ей-богу не отказался бы и от маленькой толики славы а за морем можно заполучить и местечко и славу и пока там нет особой стрельбы а возможно ее не будет еще долго да и тогда у тебя будет настоящее доброе ружье и настоящие патроны и это тоже придает немножко славы и уж черт возьми это намного более подходящее занятие для мужчины чем маршировать взад-вперед с деревянными макетами и конечно же он не отказался бы от маленького званьица, но он знал каковы его Личные Показатели и все это тоже знают а особенно машины поэтому все так и останется все эти двадцать три года если только в машинах не перегорит какая-нибудь трубка и они не прочитают его карточку неверно и не направят его в ОЦС а это тоже случается время от времени. Был же ведь такой Мулкани которому удалось заполучить в руки свою карточку и он покрыл ее сахарной глазурью чтобы машины подумали будто ему полагается большое повышение,