После столь внятной отповеди я перестала касаться этой темы. И о том, что нас пригласили участвовать в сборе винограда, мы узнали только этим утром. La vendemmia, сбор винограда, в жизни тосканского крестьянина — самое долгожданное и торжественное событие года. Виноград на полуострове — самая древняя культура, его лозы вплетаются в языческие обряды и священнодействия, в самую жизнь.
Почти у каждого есть виноградник — собственный или принадлежащий землевладельцу, в сотню лоз или крошечный клочок земли среди кустов ежевики или между рядами кормовой кукурузы, или много гектаров пышных фотогеничных виноградников, возделанных искусной рукой. Или, как у кузенов Барлоццо, нечто среднее. Чаще всего, если не говорить о больших участках, где иногда применяют механические устройства, грозди просто срезают одну за другой, и щелканье секаторов создает древний пасторальный ритм.
На лозах, у которых работают сборщики, развешивают необычные плоские плетеные корзины, так что руки остаются свободными, чтобы срезать гроздь и опустить ее в корзину в плавном движении на два такта. Когда корзина наполнится, виноград вываливают в большие пластиковые ведра и в них несут к маленьким грузовикам или фургонам, которые стоят здесь и там среди лоз, ожидая своей очереди доставить ягоды на давильню. В Калифорнии невинные радости винопития часто сводились на нет сложностями — реальными или воображаемыми — научной дегустации. Здесь ничего подобного нет. Здешние крестьяне делают вино в винограднике, а не в лаборатории, как виноделы-коммерсанты. Плоды, как они есть, как бог послал, — основа их вина. И еще страсть к нему. Вся алхимия заключается в их сочетании. Грубые, крепкие, мускулистые вина, вина, которые надо жевать, густые, светящиеся рубином эликсиры, которые, подобно крови, питают усталые жаждущие тела. Никаких ароматов фиалок или ванили, послевкусия варенья или английской кожи — просто сок винограда, зачарованный в бочках.
Выпрыгивая из грузовика Барлоццо на дорогу к винограднику, мы увидели среди груд корзин и ведер человек тридцать. Люди стояли или сидели, и у всех до единого волосы были повязаны банданой или платком. Поля шляпы цепляются за винградные лозы и мешают сборщику. Косынки же если и не защищают от солнца, то мешают поту заливать глаза. Я решила спрятать свою соломенную шляпу в кузов, понадеявшись, что не все сборщики заметили ее неуместные двухфутовые поля. Когда я вернулась к компании, Барлоццо вручил мне отглаженную бело-голубую косынку и отвел глаза, чтобы лучше дать мне прочувствовать презрение. Мне хотелось спросить, почему было не предупредить меня по дороге, но я промолчала. Фернандо не позволил лишить себя черной бейсболки и заслужил молчаливое одобрение Князя.
Еще в одном мы отличались от компании: у нас на поясах не висели большие ножницы. Я вдруг почувствовала себя как повар без ножа, как водопроводчик, которому приходится одалживать гаечный ключ. Впрочем, и еще кое-кто оказался без орудий труда, но vinaiolo, виноградарь, скоро уже раздавал нам, как хлеб в очереди, инструменты и рабочие перчатки.
Праздничное настроение растекалось среди лоз вместе с vinaiolo, распределявшим участки и показывавшим немногочисленным новичкам, как надо работать. Мне невольно вспомнился сбор винограда в Калифорнии. Управляющий и винодел суетливо носились по винограднику, то кивая, то покачивая головами, трогая и обнюхивая ягоды, записывая что-то в блокнотах, и временами стремглав неслись с гроздью в лабораторию, чтобы провести тест. Собирать ли сегодня или отложить до завтра, дожидаясь большей концентрации фруктового сахара? Здесь все по-другому: когда луна идет на убыль, когда виноградины наливаются и чернеют, покрываются густым белым налетом и просыхают от росы — остатки влаги могут разбавить чистый сок, — vinaiolo отламывает гроздь, обтирает пару ягод о рукав рубашки, забрасывает их в рот, жует, глотает, улыбается и говорит: «Vendemmiamo, собираем».
Работа началась, но тут мне понадобилось в туалет. Две женщины в фартуках и ортопедических туфлях с обрезанными задниками засуетились, показали мне, куда идти, спросили потом, все ли хорошо. Я последней вошла в лиственную аллею между лозами. Одного моего партнера звали Антонио, ему было лет тридцать, и он отличался самодовольством, а второй, семидесятилетний Федерико, был учтив, как граф. Увидев, что я умею пользоваться секатором, легко удерживая изогнутые ручки в кулаке, что я ловко пробираюсь в гущу ветвей, обрезаю и сбрасываю гроздья в корзину, почти не отставая от них, они простили мне шляпку.
— Non е la tua prima vendemmia, ты не первый раз на винограднике. Молодец, синьора!
Прошло меньше двух часов, а я уже купалась в поту и виноградном соке. Шатаясь, слабее младенца, я шагнула из влажной тени между лозами на беспощадное солнце.
Первая общая передышка. Едва ли мне прежде случалось так уставать. Ноги у меня подгибались, как у новорожденного жеребенка. Все тело ныло, но возбуждение и острота всех чувств немного напоминали ощущение после соития. Я поискала глазами Фернандо, который работал на другой стороне холма, разделявшего поля. Вот и он, машет, подзывая меня к себе. Лозы так прекрасны, что я поддаюсь искушению пройти, прихрамывая, между рядами, а не по песчаной дорожке вокруг. Среди сочных зеленых листьев здесь и там виднелось тусклое золото высушенных солнцем и скукожившихся листков. Примета осени. Мы подошли к остальным, обступившим бачки минеральной воды без льда, поставленные в тени двух старых дубов. Тут же стояли бочонки вина. Воду никто не пил, разве что в рот случайно попадали несколько капель, когда они поливали себе головы, руки, плечи. Они купались в воде и пили вино — очень разумно. Я последовала их примеру. Рядом оказалась полная корзинка panini, толстых ломтей хлеба с прошутто или с мортаделлой — я жадно ела, а Федерико налил мне в стакан вина. Я осушила стакан как истинное дитя Этрурии. Меня качнуло.
У меня хватило сил вернуться к работе, сгибать и обрезать, пока не послышались звуки аккордеона и поющих голосов. Я решила, что брежу от солнца, и ждала, что приятная галлюцинация отступит, но тут Антонио объявил:
— Е ora di pranzo, пора обедать.
Какое счастье — обед и серенада! Я нашла Фернандо. Он шлепнулся наземь под лозами, где застал его перерыв на обед. Смеясь, он заявил, что здесь и останется навсегда. Мы вслед за остальными подтянулись к тем же дубам, забрались поглубже в тень, где были накрыты длинные узкие столы. На голубых и зеленых скатертях расположились огромные круглые хлебы, миски с салатом панцанелла, головки сыра пекорино и цельные колбасы финккъона — типично тосканские, большие, как обеденные тарелки, сдобренные диким фенхелем. В плоских корзинках лежали кростини, намазанные паштетом из куриной печени. Кто-то вскрыл еще одну большую оплетенную бутыль, и вот все выстраиваются в очередь, подставляя стаканы под пенистую струю. Сидя на плотно утоптанной земле вместе со всеми под синим небом и ярким солнцем, мы становились частью картины извечной деревенской жизни.