Читать интересную книгу Игра в ящик - Сергей Солоух

Неспешно, словно на каждой рельсе по зернышку склевывая, перевалили железнодорожный переезд и, миновав пропыленные вилы придорожного указателя «Озерицы – 4, Крутицкий Торжок – 1, Полянки – 2», въехали под деревенские липы. Асфальт сейчас же оборвался, и большой ЛиАЗ, похожий на лобастого и круглозадого жука с оторванными начисто лапками, заколыхался тушкой на рытвинах и ямах, своей аномальностью распугивая натуральных, как здешних, исконных, так и пришлых, колорадских, вредителей полей. Но баловался железный недолго.

– Приехали. Выгружайся, – объявил водитель, последний раз решительно встряхнув и тем на неделю-другую успокоив, парализовал не в меру бойкие мозги вверенных ему представителей советской горной науки.

– Готово.

– Давай, не отставай, – крикнул Сережа Зверев Боре Катцу, зазевавшемуся у железных столбов ворот, давно лишенных навесных створок.

Изумленный внезапным приглашением, Боря резко рванул с земли соседский рюкзачок и чуть было не оторвал накладной карман, зацепившийся за спавший в мягкой траве гадюкой, ужиком конец стальной проволоки. Но все обошлось.

– Что это? – спросил Борис, догоняя окликнувших его товарищей.

В прошлом году он жил совсем в другом месте. Повыше, в поселке Полянки. В старой деревянной школе возле железных одноглазых стрелок платформы Вишневая. Каждые пять минут товарняк, каждые пятнадцать – пассажирский поезд.

– Вот это? – уточнил высокий и обстоятельный Доронин, показывая на угол дома, выглядывавший из-за деревьев в конце длинной экипажной аллеи. – Или вон то? – не оборачиваясь, он ткнул большим пальцем назад, туда, где в море травы торчали высокие кирпичные стены с пустыми проломами филармонических окон. Тех самых, возле которых Боря чуть было не оставил чужой, напрокат взятый карман.

– Все.

– Крутицкий Торжок. Позади храм Преображения Господня, то, что осталось от клуба детского туберкулезного санатория, а впереди сам санаторий, усадьба братьев Толстых.

– Льва и Алексея, – весело сказала Олечка, обернувшись.

– Американца и Японца, – громко рассмеялся Росляков и ткнул Борька небольно, вполне по-дружески, в бок.

Что-то, наверное, было в этом нехорошее, даже, быть может, обидное, но Катцу вдруг от этого ясного ощущения легкой, но очевидной издевки стало внезапно необыкновенно хорошо. Он вдруг понял, удостоверился и все, что его позвали вовсе не для того, чтобы немедленно прогнать. Он будет, останется со всеми, а значит, и с Олечкой.

И таким восклицательным, ослепительным знаком эта мысль обернулась в мозгу Борька, что он даже не к месту изумился, когда, сделав всем ручкой, Оля потопала с компанией девиц на второй этаж барского дома. В то время как мужская часть лаборатории перспективных источников энергии закончила свой путь тут же, на первом этаже, в узкой боковой комнате, плотно заставленной железными кроватями. Две сетки у первого и второго окна заняли Доронин с Росляковым, Зверев бросил свою сумку в чистом углу у белой в мелкий синий цветочек изразцовой печи, а Боре досталось скрипучая пружина у крашеной фанерной стены-самоделки, как-то неровно и даже косо рассекавшая и свеженький линолеум пола, и стародавнюю шахматку темных резных кессонов потолка. Не очень-то уютно, но для огневой точки лучшего расположения и не выбрать. Все вновь как на ладони – и Зверев, и Росляков, и Доронин.

Последний неожиданно оказался старшим заезда, так что, быстро организовав матрасы и белье, ушел в дирекцию получать общий наряд. А Зверев с Росляковым остались. Под самым носом Катца они валялись на свежезастеленных кроватях и обсуждали некоторые актуальные вопросы общей теории чисел.

– Вот смотри, – говорил Зверев, болтая в воздухе зеленым вязаным носком, – тут все находится в простейших скобках. Как дважды два. Классическая задача с конечными ограничениями. От двухсот до трехсот. Такой диапазон. Ниже – недобор. Выше – перебор.

– Схоластика, – не соглашался Росляков, – в реальном анализе надо идти от этой самой реальности. А что ее определяет? Подумай! Внутренние условия или внешние ограничения? Естественно, внешние ограничения. Предмет. А что нас возвращает к предмету? Размерность. Правильно? Правильно. Элементарная единица измерения. А она у нас в чем? В полбанках. Верно? Верно. Вот тебе и простая, самоочевидная логика расчета. На двоих – одна. На троих – две. На четверых – три...

– То есть поллитра на нос, если аргумент стремится к бесконечности? – вязаный носок на мгновение замер зеленым факелом, все пальцы в потолок. – Нет, – разрешил сомнения в общении с высоким, – без сблева тогда не обойтись. А я не любитель. На фиг, на фиг ваши красивые неопределенности, я за физическую константу...

Естественнонаучный спор двух молодых ученых продолжился.

Между тем, сугубому гуманитарию Борису Катцу безо всяких хитрых рядов Фурье и прочих фокусов с плюсами и минусами пошлейшим образом хотелось жрать. Ранеток в автобусе ему не досталось, от семечек он отказался, а конфетку «Белочка», которую Борьку, как и все прочим, прощаясь на лестнице, вручила Олечка, он не слопал, подобно своим товарищам, а положил в карман. Опыт прошлогодней поездки в эти же места предсказывал поход в совхозную столовую сразу после раздачи подушек с одеялами, и Боря решил не портить аппетит. Только, увы, похоже, барский дом, в отличие от школы у железнодорожных путей, не располагал ни к суете, ни к коллективным действиям. Никто в столовку не собирался, а в одиночку двинуть Боря опасался. Его однажды уже позвали и подождали, второй раз чудо могло и не повториться.

– Хорошо, – вновь вскинулись топориком морские водоросли носка, – я вижу, что теоретически спор неразрешим. Предлагаю в таком случае эксперимент. Строго научный подход. Все чисто. Сегодня берем по-моему, а завтра по-твоему... Семинар-обсуждение назначаем на утро среды...

– Предлагаю очередность решить жребием, – на соседней койке, как и следовало ожидать, немедленно родилось контрпредложение.

Жребием! Борек прикрыл глаза. Пора притвориться спящим. Дебаты близились к концу, причем к какому-то определенно игровому, к спичкам, бумажкам или, чего уже совсем не хотелось, могли и вовсе разрешиться обычными костями, белыми точками на черном. Сначала будут открывать на удачу, а потом прикажут вставать, садиться и играть. Боря прекрасно помнил, еще бы, как птица грач, злокозненный Вайс напутствовал боевую исследовательскую часть родного коллектива.

– Времени там будет навалом, так что давайте. Зря не теряйте. Подтяните аспиранта. Хоть дубли его считать научите.

Катц уже понял, осознал, что путь к Олечкиному сердцу будет отмечен немыслимыми унижениями, но раньше времени и главное без толка он принимать их не был намерен. Дудки. Одна беда: тупо и стойко, как дойной коровушке, хотелось есть. Не открывая прикрытых глаз, беззвучно и мелко шевеля пальцами руки, подложенной под щеку, Боря распатронил дареную «Белочку» и ловко втянул конфетку за щеку. Еда. От липкого и сладкого сначала все склеилось во рту, потом спаялись веки, и наконец, сварился мозг. Серенькая жидкая субстанция створожилась, как Б. А. Катц, ее стойкий носитель, и не сопротивлялась. Накануне глупо и бессмысленно ворочался всю ночь, и вот теперь, когда часы пробили и объект стал не воображаемым, а вполне реальным, материальным и требовал внимания, внимания и еще раз внимания, ушел с поста. Бдеть перестал. Не зря, похоже, Л. Н. Вайс так опасался ходить в разведку с Б. А. Катцем. Имел все основания не доверять голубчику.

Впрочем, спал в шоколадно-ореховом угаре Борис не долго и, к его чести, очнулся вовремя. Уже было списанный, в труху и отруби зачисленный мозг честно и точно в срок наслал отменно мерзкий, мгновенно отрезвляющий сон. Олечка явилась вдруг перед мысленным взором Б. А. Катца, прекрасная дочь профессора Прохорова и, сладко жмурясь, произнесла:

– Вот же бля! – прямо Боре в глаза, прямо в лицо ему дыхнула. – Бля на хуй, в жопу хуй.

Боря открыл глаза. Голова Олечки мгновенно отпрянула. Метнулась бубликом к середине узкой комнатки, заставленной больничными койками, соединилась с телом девушки, развернулась к Боре ухом, а носом к неизвестно откуда взявшемуся Доронину и громко, вот что ужасно, повторила то же самое с той же мерзкой, наигнуснейшей интонацией:

– Худо, бля! Худо, бля!

– Да. Худобля расклинился. Расклинился, и ни в какую, – кивнул в ответ Доронин, сурово подтвердил, косая сажень в сорочьем свитере, – ничего не получается.

Совхозный бригадир, местный казак Иван Михайлович Худобля, наотрез отказался ставить девушку на разгрузочно-погрузочные работы в картофелехранилище. В поле, только в поле. На свежий воздух. Отделил Олечку, отрезал от Зверева, Доронина, Рослякова и Б. А. Катца. И в самом деле, Худобля.

Всем стало смешно. И лишь одного Борю вдруг охватил ужас, необъяснимый страх перед этой местностью, в которой, что ни слово, ни название, то ругательство. Да не простое, а с намеком. И вновь ему захотелось, как несколько часов назад в автобусе, сойти, слезть, кинуться куда глаза глядят, но все ходы и выходы были перекрыты. В дверях плечистым молодцом замер Доронин, а окна стерегли два пересвета – Росляков и Зверев.