Читать интересную книгу Не для взрослых. Время читать! (сборник) - Мариэтта Чудакова

Что ты в голову забрал?

Я конечно обещал,

Но всему же есть граница.

И зачем тебе девица?

Полно, знаешь ли, кто я?

...............................................

Убирайся, цел пока;

Оттащите старика!»

Старичок хотел заспорить,

Но с иным накладно вздорить;

Царь хватил его жезлом...

Ну и так далее. Сам же пережил вздорного старичка не намного – видимо, на несколько минут. Петушок отплатил ему за вероломство – полной мерой.

За неисполнение обещанного царь оказывается наказанным еще злее, чем хозяин Балды за жадность и за некоторое прохиндейство.

Так «учит» или «не учит» Пушкин?

Обратимся еще к прозе – хотя бы к «Станционному смотрителю».

4

Вообще «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» – это семейное чтение. Хотя бы одну из них детям лет до двенадцати (а с какого возраста – дело сугубо индивидуальное) надо прочесть дома вслух. Тогда совсем иным будет отношение и к повести, и к Пушкину, и вообще к русской классике. А может быть, и к жизни.

«Вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. "Это твоя дочка?" – спросил я смотрителя. – "Дочка-с, – отвечал он с видом довольного самолюбия..."»

А несколько лет спустя рассказчик, остановившись у того же почтового домика, «не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика». История бедного Самсона Вырина именно в отрочестве должна войти в сознание – и как мастерски выписанное повествование, и как моральный урок – вплоть до щемящего финала, где мальчик показывает приезжему «груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом», и рассказывает, как приходила сюда барыня. «Она легла здесь и лежала долго».

Говорят и пишут об этой небольшой повести вот уже около двух веков, и в каждое время проступают новые оттенки ее смыслов. Сегодня я лично выделила бы такие: вы имеете право устраивать жизнь как вам нравится, выбирать по вкусу друзей, возлюбленных, места для жизни, платья и украшения. Но чтобы быть полноценным человеком, должны помнить о тех, кто слабее, кто одинок, кому больно. Нельзя не задумываться о той боли, которую можем причинить мы – молодые, сильные, идя вперед и вверх; не задумываться над тем, не были ли мы глухи к страданиям того, кто рядом? Для кого в нас именно – смысл и возможная (иногда из-за нас уже утерянная) хотя бы скудная радость жизни?

Повесть Пушкина дотягивается до наших дней в первую голову мыслью о родителях, да и о дедушках-бабушках. О тех, которых во все времена многие молодые плохо понимают и, главное, не стараются понять, привычно считая «стариков», «предков» и т. п. отставшими от современных запросов и скучными. (Письма двух чем-то близких отечественных литераторов – Пушкина и Чехова – показывают у обоих естественное сознание долга перед родителями, притом, что обоим были родители достаточно чужды.)

Первый поэт, знавший толк в земных удовольствиях, показывает нам (во всяком случае, тем, кто способен видеть что-то дальше своего носа), что выше всего – человечность и сострадание. Что так называемый маленький человек (с этих повестей и вошел он в русскую литературу – и жил в ней вплоть до советского времени) не менее ценен в моральном смысле, чем большой, сильный и богатый.

Он дает нам понять – трудно примирить, согласовать интересы и устремления разных людей – в том числе разных по возрасту, образованию, по доходам и возможностям. Но думать о том, как это сделать, – необходимо. Всегда. Во все времена.

И уж во всяком случае – учиться с отроческих лет понимать другого, его чувства – как бы ни были мы погружены в собственные эмоции и заботы. И как бы ни вбили себе в голову в один отнюдь не прекрасный день сомнительный афоризм, издавна не раз мною слышанный: «Я никому ничего не должен!» (Иногда добавлялось: «Был должен – и уже расплатился»).

Необходимость видеть вокруг себя кого-то еще, необходимость и уменье сочувствовать – качество, без которого не обойтись в становлении личности. Если только не решили обойтись без самого становления.

Так учит все-таки Пушкин или это что-то другое?

Он сам об этом сказал, и каждый москвич, равно как и приезжий, может прочитать эти слова на его памятнике:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал...

«Пробуждал» – не прививал, не воспитывал... Знал, что эти чувства дремлют едва ли не в каждом человеке, – только надо пробудить.

И всю жизнь боготворивший Пушкина Михаил Булгаков идет за ним, формируя своего Иешуа, – тот, как многие помнят, верил, что всякий человек по природе своей добр.

Полка вторая

«Вот настоящая веселость...»

1

Родился Николай Васильевич Гоголь, – как вы, конечно, знаете, – в небольшом украинском местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской области. Окончив Нежинскую гимназию высших наук в 1828 году, девятнадцатилетний юноша из теплых южных мест двинулся вместе с приятелем в поместительной кибитке на север – в Петербург, тогдашнюю столицу России. Он хотел поступить там на государственную службу – стать чиновником.

Это был декабрь – самый, пожалуй, негостеприимный месяц для тех, кто едет в Петербург впервые.

Биографы Гоголя описывают, как «по мере приближения к Петербургу нетерпение и любопытство путников возрастало с каждым часом. Наконец издали показались бесчисленные огни, возвещавшие о приближении к столице. Дело было вечером. Обоими молодыми людьми владел восторг: они позабыли о морозе, то и дело высовывались из экипажа и приподнимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть столицу. Гоголь совершенно не мог прийти в себя; он страшно волновался и за свое пылкое увлечение поплатился тем, что схватил насморк и легкую простуду. Но особенно обидная неприятность была в том, что он, отморозив нос, вынужден был первые дни просидеть дома».

Всю зиму он пробует поступить на службу. Но не очень-то получается. А жизнь в Петербурге очень и очень дорогая. Он живет на деньги, присылаемые матерью, и пишет ей, что только и думает, «как бы добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире». Отчитываясь ей в расходах, Гоголь надеется, что мать увидит – «умереннее меня вряд ли кто живет в Петербурге. <...> Я еще до сих пор хожу в том самом платье, которое я сделал по приезде своем в Петербург из дому, и потому вы можете судить, что фрак мой, в котором я хожу повседневно, должен быть довольно ветх и истерся также не мало, между тем как до сих пор я не в состоянии был сделать нового, не только фрака, но даже теплого плаща, необходимого для зимы. Хорошо еще, я немного привык к морозу и отхватал всю зиму в летней шинели».

...Когда будете читать в знаменитой повести Гоголя «Шинель», как мерз бедный петербургский чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин в своей старой, насквозь продуваемой шинели, – знайте, что Гоголь, приехавший с юга в петербургскую стужу, писал это, можно сказать, с натуры.

Однако холод не вытеснил из сознания главных его целей и мыслей. Иначе, как вы сами понимаете, он и не стал бы великим писателем.

Сохранился записанный с его слов смешной рассказ (наверняка украшенный, как обычно, неистощимой выдумкой) : «Тотчас по приезде в Петербург Гоголь, движимый потребностью видеть Пушкина, который занимал все его воображение еще на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и наконец у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера. Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на вопрос свой: "Дома ли хозяин?" услыхал ответ слуги "почивают!" Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: "Верно, всю ночь работал?" – "Как же, работал, – отвечал слуга, – в картишки играл". Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесенный школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе Пушкина до сих пор, как окруженного постоянно облаком вдохновения».

2

Постепенно Гоголь, потерпев ряд неудач, в том числе и литературных (его юношеская поэма не имела никакого успеха, и больше он к стихам уже не обращался), познакомился с поэтом Жуковским. И тот стал ему помогать.

Наконец в мае 1831 года Гоголь, не без участия Жуковского, был представлен Пушкину. В это время поэт с молодой женой приехал из Москвы (где в поныне стоящей у Никитских ворот церкви Вознесения состоялось венчание) в Петербург.

Вскоре вышла первая книжка прозы Гоголя – под таким длинным названием: «Вечера на хуторе близ Диканьки. Повести, изданные пасичником Рудым Паньком» (если попытаться перевести это имя или прозвище с украинского на русский язык, то получится нечто вроде Рыжего Афони). Он подарил ее Жуковскому и Пушкину.

И Пушкин сразу по прочтении пишет издателю одного известного журнала: «Сейчас прочел Вечера близь Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что, когда Издатель вошел в типографию, где печатались Вечера, то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою». Гоголю объяснили, что «наборщики помирали со смеху, набирая его книгу». И Пушкин поздравлял публику «с истинно веселою книгою», а автору сердечно желал дальнейших успехов. А издателя журнала просил – «ради Бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.».