Читать интересную книгу Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад - Арнольд Дж. Тойнби

Наблюдая процесс вестернизации мира и следя за тем, как он набирает силу, европейцы могли бы воскликнуть почти восторженно: «Какое имеет значение, потеряет ли Европа свое влияние в мире, если весь мир становится европейским? Europae, si monumentum requiris, circumspice!»

Если это чувство восторга и охватило бы ненадолго европейские умы, то быстро рассеялось бы под влиянием сомнений. Распространение западной культуры из Европы по всему миру, может быть, и великое дело в количественном отношении, но как насчет качества? Если бы в этот момент Европа была вычеркнута из Книги Жизни, смогла бы западная цивилизация поддержать европейские стандарты в условиях чуждого окружения, куда она пересажена? Если бы Европа исчезла, смогла бы вообще западная цивилизация сохраниться? Или, если Европа остается в живых, но лишается своей позиции превосходства — что со всей очевидностью и настигает ее, — сможет ли западная цивилизация, хоть и спасенная от разрушения, избежать упадка и вырождения?

Еще больше тревог и сомнений возникает, когда мы изучаем современную историю России — а Россия представляется самым поучительным примером, ибо в России процесс вестернизации проходил дольше, чем где бы то ни было, а значит, проще будет вычислить результат. В России влияние Западной Европы ощущалось на два столетия раньше, чем в Китае или Японии, и на сто лет раньше, чем среди мусульман и индусов. Таким образом, то состояние, в которое привела Россию вестернизация, дает нам возможность представить по аналогии хотя бы возможные пути, лежащие перед Дальним Востоком, исламским миром, Индией и Африкой на ближайшие несколько поколений. Тот же вероятный путь, что открывается перед Россией, — а это, разумеется, не более чем одна из возможных альтернатив — вызывает смущение и расстройство в западных умах.

Европейцы рассматривали себя как избранный народ — нет необходимости стыдиться признать это: всякая из прошлых цивилизаций смотрела на себя и свое наследие таким образом; и когда они (европейцы) видели, как иные нации одна за другой отбрасывают собственное культурное наследие в пользу европейского, они без колебаний могли поздравить и себя, и новообращенных. «Еще один грешник, — благоговейно говорили себе европейцы, — очистился от скверны язычества и обратился в Истинную веру».

Итак, первые результаты общения — по крайней мере среди тех народов, что приняли западную цивилизацию до двух войн, — казалось, подтверждали эту набожную и оптимистическую точку зрения. Полстолетия, прошедшие после революции 1868 года, показали, что Япония как будто вышла целой и невредимой из той колоссальной трансформации, которой она подвергалась; и Россию, на первый взгляд стороннего наблюдателя, и в 1815 году, и даже много позже, в 1914 году, можно было бы считать идущей по пути прогресса, проложенному Петром Великим, хотя в любом случае этот путь оказался длиннее, круче и утомительнее, чем у Японии. Беспристрастный свидетель, живший в любом из вышеупомянутых периодов, сказал бы, что уровень западной цивилизации, недавно перенесенной в Россию, оставался значительно ниже, нежели в Европе, в ее родном доме; однако он заметил бы, что, несмотря на отсталость, несмотря на слишком частые препятствия, Россия довольно быстро догоняла передовую Европу на марше западной цивилизации. «Вспомните, — сказал бы он, — что на этом марше у Европы была фора в десять веков, и тогда вам придется признать, что скорость, с которой Россия догоняет Европу, делает ей честь».

Но что бы сказал о России сегодня этот беспристрастный наблюдатель? Я не предлагаю рассуждать о нравственных оценках, которые он мог бы вынести, это не относится к предмету нашего разговора, но каковы бы ни были его заключения, думаю, что ему не избежать двух выводов: во-первых, что «Евангелие» от Ленина и Сталина имеет тот же западный источник, что и «Евангелие» от Петра и Александра; и во-вторых, что воздействие Запада на Россию изменило свой знак с плюса на минус. Если российские пророки первого поколения вдохновлялись западными идеями, которые приобщали их к социальному наследию западной цивилизации, то российских пророков «нового завета» привлек другой набор идей, также имевших западное происхождение, но побудивших их рассматривать Запад как некий апокалипсический Вавилон. Мы можем сполна оценить эффект вестернизации России на сегодняшний день лишь в том случае, если будем рассматривать и большевистскую реакцию XX века, и петровскую реакцию XVII столетия в перспективе как последовательные и, видимо, неделимые фазы единого процесса, начало которому положило столкновение двух различных цивилизаций. В этой перспективе мы сможем смотреть на процесс вестернизации без излишнего самодовольства, вспомнив следующую притчу: «И когда нечистый дух покинул человека, он ходил по иссохшей земле в поисках покоя и, не найдя его, сказал: я вернусь в мой дом, откуда я ушел. И когда он вернулся в дом, он нашел его убранным и украшенным. И он пошел и взял с собой семерых других, более нечистых, чем он сам, и они пришли и жили там; и стала жизнь этого человека хуже, чем вначале».

С западной точки зрения «нечистым духом», владевшим Россией вначале, было ее византийское наследие. Когда Петр Великий совершил свое паломничество в Европу и узрел Соломонову мудрость во всей ее славе, старой приверженности в нем не осталось. Верность Византии не покинула Россию совсем, но ушла глубоко в подполье, и в течение десяти веков россияне бродили по иссохшей земле в поисках покоя, не находя его. Не в состоянии выжить в прибранном, украшенном доме, они распахнули двери пошире и позвали всех духов Запада прийти и жить с ними; и, переступив порог, эти духи обратились в семерых дьяволов.

Мораль, похоже, такова, что социальное наследие плохо переносит трансплантацию. Духи культуры, являющиеся ангелами-хранителями родных пенатов — на родной почве, где они чувствуют себя своими, где существует гармония между ними и обитателями дома, — превращаются в духов-разрушителей, попадая в дом, заселенный незнакомцами: ведь эти незнакомцы, естественно, не знают о тайных, неуловимых обычаях, к которым расположены души их новых богов. Пока Ковчег завета Господня находился в Израиле среди избранного народа Иеговы, он служил их талисманом, но когда Ковчег захватили филистимляне, рука Господа обрушивалась на каждый город, где он хранился, а избранный народ и сам был поражен чумой, которой были наказаны иноверцы за их святотатство.

Если этот анализ верен, для европейцев будет весьма неутешительным развенчание Европы, даже при той перспективе, что влияние европейской цивилизации станет доминирующей силой в мире. Тот факт, что эта мощная сила происходит из Европы, будет для них менее значительным, нежели столь же очевидный факт, что в какой-то момент, на какой-то стадии эта сила совершит поворот к насилию и разрушению. На самом деле это разрушительное действие, рикошетом ударяющее по самой Европе, оказалось одной из главных опасностей, которой подвергалась Европа в своем новом положении, сложившемся с начала мировых войн. Для того чтобы оценить другую серьезную угрозу для Европы, стоящую перед ней в настоящий момент, нам придется отвлечься от отношений между Европой и Россией и переключить свое внимание на отношения Европы и Соединенных Штатов.

Полный переворот в отношениях Европы с Соединенными Штатами, происшедший с 1914 года, сообщает им новое измерение, ибо мировое движение с центром в Европе превратилось из центробежного в центростремительное. Соединенные Штаты, прежде чем оказаться в том состоянии, в котором они находились в 1914 году, были в течение трех столетий объектом излучения европейской энергии. Их население — более 100 миллионов человек — было создано живой силой Европы, а кривая миграции через Атлантику шла резко вверх до того самого года, когда разразилась Первая мировая война. Опять же развитие материальных ресурсов огромной территории Соединенных Штатов, сравнимой со всей Европой без российской части, зависело не просто от влияния европейской живой силы, но и от импорта европейских товаров и услуг. Положительный ток экономической циркуляции в форме эмигрантов, товаров и услуг в 1914 году тек в сторону Соединенных Штатов; отрицательный ток в форме переводов выплаты процентов за товары и услуги, поставленные в кредит, тек в обратном направлении, из Соединенных Штатов в Европу. В результате двух войн направление тока изменилось на диаметрально противоположное.

Факты эти настолько общеизвестны, настолько глубоко и постоянно давят на наше сознание, что я, пожалуй, готов извиниться за упоминание о них. С момента, когда разразилась Первая мировая война, поток европейских эмигрантов в Америку прекратился, а к концу войны Соединенные Штаты, которые прежде не только приветствовали европейских эмигрантов, но и засылали по городам и весям вербовщиков для поисков рабочей силы, буквально принуждавших людей к выезду, внезапно осознали, что европейская иммиграция — это не национальное приобретение, а национальная угроза, что это сделка, где вся выгода достается иммигранту, а не стране, приютившей его. Эта внезапная перемена в отношении европейской иммиграции также быстро получила практическое выражение в двух ограничительных актах 1921 и 1924 годов. Их воздействие на экономическую жизнь Европы, или, точнее, тех европейских стран, откуда шел наибольший поток эмигрантов в Соединенные Штаты, было весьма серьезно.