Впрочем, не буду делать обобщений. Таких в Афгане все равно распознавали. Что на «боевых», что в жизни — порядочный человек везде одинаков, и на таких мне везло больше…
В начале сентября приехал профессор Булгаков посмотреть на меня. Увидев мои руки в тазу с водой — моя обычная поза, — он сразу определил — каузалгия! — и сказал, что берется меня оперировать. Таким образом, я оказался в клинике ВМА им. Кирова, в отделении нейрохирургии».
Будучи еще в окружном госпитале, Бурков написал письмо в Министерство обороны; в приложенном к письму рапорте он настойчиво просил, чтобы его оставили в армии. Ответ пришел, но не был он ни положительным, ни отрицательным. Валерия лишь уведомили о том, что его вопрос будет рассматриваться после окончания лечения. Обнадежило молодого офицера то, что по его письму приехали два полковника из медслужбы округа. Отнеслись они к Буркову доброжелательно. Сказали, что служить с такими ногами, наверное, можно, но, разумеется, если будет разрешение, что все, мол, зависит от того, как пойдет лечение руки.
И вот в сентябре Буркова вновь готовят к операции. Ее отложили до 15-го числа. Отсрочку дали по вполне резонной причине: после столь сложных хирургических вмешательств резервы организма Валерия сильно поубавились. Да он и сам это чувствовал — следовало восстановить силы. Он заметил перемену и в своем настроении, надо было разобраться, что стало с запасом душевных сил. О чем он размышлял в тот период, записано в дневнике:
«Вообще, насчет мужества, силы воли и героизма у нас в палате часто разгорались споры. Иногда ребята ставят в пример мою силу воли. Я же считаю, что никакой особой воли я не старался проявлять. В том числе и в отношении к тем неприятностям, которые доставляла мне рука. Куда денешься, раз она болит… Не умирать же. Значит, терпеть надо, сама жизнь заставляет…
Я искал для себя ответ, достаточно вразумительный, на вопрос: что же это такое — мужество? Хотя другие скажут, а что тут неясного? Кажется, нашел: «Мужество делает ничтожными удары судьбы», — это сказал кто-то из древних, в книге вычитал. В той же книге мне понравились еще два изречения: «Поведение — это зеркало, в котором каждый показывает свое лицо» и «Жизнь человеческая подобна железу. Если его употреблять в дело, оно постепенно истирается. Если не употреблять, ржавчина его съедает».
Насчет Маресьева (повесть мы слушали всей палатой по радио) я говорил, что его достоинство не в том, что он встал на ноги, а в том, что поставил перед собой цель и достиг ее. С автором повести я не согласен в одном. Уж больно он разрисовал переживания героя после ампутации: мол, как жить дальше? Если передо мной такой вопрос и возникал, я знал, как на него ответить…»
Валерий рассказывал раненым, собравшимся в палате, о летчике, по-настоящему мужественном парне, с которым он оказался вместе в реанимационном отделении Кабульского госпиталя.
Тогда, вторично очнувшись после операции, Валерий услышал, что его окликает кто-то. Оказалось, раненый с соседней койки увидел, что Бурков открыл глаза.
— Живем, значит…
«Где же мы встречались?» — силился вспомнить Бурков.
— Ты что, Валер, не узнаешь, что ли? Вспомни Кандагар…
— А, теперь ясно, ты на «грачах» летал, — ответил Валерий слабым голосом. Вспомнил он, что встречался с этим летчиком, капитаном Серегой Соколовым, когда бывал в эскадрильи «Сухих» (Су-17) в Кандагаре.
— Ты как сюда попал? — спросил Валерий.
— Сбили под Кабулом…
Впоследствии Валерий узнал подробности того, что произошло с Соколовым.
Летчик, катапультировавшись из подбитого самолета, приземлился по несчастью на территории, занятой противником. В расположении душманов, обнаруживших нашего авиатора, опускавшегося на парашюте, ликовали: прямо в руки шла богатая добыча, ведь за голову советского летчика платили большие деньги. Еще не погас купол парашюта, как летчика стали окружать «духи», спешившие взять его живым. Сергей отстреливался около часа, но кольцо душманов сжималось, они подползали все ближе. Летчик был ранен в область таза и в ногу несколькими пулями. Боеприпасы иссякли, оставалась последняя граната. Чувствуя, что сознание покидает его, Соколов, выдернув чеку, положил гранату под грудь: знал, что «духи» захотят проверить — жив или нет, перевернут его, и тогда граната сработает наверняка, даже если он будет без сознания.
К счастью, в последнюю минуту подоспели наши вертолеты, отогнали моджахедов. А гранату, зажатую в Валериной ладони, еле отняли у раненого авиатора, находившегося в беспамятстве, и уже в воздухе бортмеханик выбросил ее через кабинную форточку.
Конечно, сильно сказано: «Человек все может», — это Валерий недавно вычитал в книжке, но ведь известно и другое: «Один в поле не воин». В своем противоборстве с обрушившимися на него бедами Бурков никогда не оставался в одиночестве.
Его навещали однокашники по штурманскому училищу, офицеры-авиаторы Ленинградского военного округа. Приехал Володя Загвоздкин — капитан, с ним еще ребята.
Пришло письмо от комсомольской организации, где Бурков проходил службу до командировки в Афганистан, — письмо душевное, в нем было все, чтобы Валерий ощутил настоящее товарищеское участие в своей судьбе.
И, что было для него особенно дорого, писали ему боевые друзья из Афганистана. Первой весточкой оттуда пришло письмо старшего лейтенанта Саши Липко, авианаводчика из той же группы, в которой служил Бурков. Видно было, что писал во время передышки между «боевыми»: почерк торопливый, строчки бегут, буквы стелются по бумаге, еле разобрать.
«Пишу письмо тебе я, потому что, кроме меня, писать тебе из кандагарцев некому.
Буквально несколько дней назад из Кандагара сообщили, что там ранили капитана Рената Гильфанова, но говорят, что не тяжело: он попал под минометный обстрел, осколками мины ранило в ноги и в спину.
Загир тебе тоже написать из Афгана уже не может, т. к. с ним случилось несчастье, аналогичное твоему, — он подорвался на мине, на Панджшере. Ему ампутировали одну ногу, но у него вдобавок ко всему плохо со зрением: один глаз выбило. Я тебе дам адрес, где он лежит; если будет желание, то напишешь ему, лежит он под Москвой.
Про Кандагар я тебе больше написать не могу, т. к. с тех пор, как начался Панджшер, я был там всего один раз и очень непродолжительное время, а остальное время я ходил на другие операции. Когда вернулся в Кабул, тут же попал в десант, и опять на Панджшер, и затем «ходил» без перерыве по разным местам, там не до писем.
А сейчас опять собрали всех вместе, и опять идем на Панджшер, так что, как видишь, он до сих пор не кончился…
Сейчас как раз начался период замены у летчиков, поэтому работать становится сложнее, так как много подбитых экипажей. Постепенно приезжают «заменщики», но все равно людей не хватает.
Такие вот дела у нас… Ну, что еще? С обмундированием такие же трудности, как и раньше, — просто никто этим не занимается. Короче, система та же: давай-давай на операцию, а остальное — как получится.
Я рад, что ты не падаешь духом и даже собираешься вернуться в армейский строй. И вообще, честно признаться, я все больше убеждаюсь, что именно такие, как ты, нужны для дела… Слишком много у нас равнодушных.
И даже, если тебе не удастся снова занять место в военном строю, то, я думаю, в любой деятельности ты сможешь проявить свои организаторские способности. Короче, главное — не падай духом».
Капитан Загир Шайхуллин сам, первым подал весть о себе, писал из подмосковного госпиталя:
«…Я после тебя еще до 28 июня лазил по горам, спал на этих заснеженных вершинах…
Я был переброшен вместо погибшего авианаводчика Игоря Блинова в его батальон, а потом находился при командире полка. Тоже не повезло; короче, я тоже подорвался на мине. Ампутация левой ноги выше колена и полностью потеря зрения левого глаза…»
Далее Загир писал о своей госпитальной жизни, о том, что он тоже пишет рапорты, надеется еще остаться на военной службе.
«Валерий, что у тебя нового у самого? Действительно, замучили тебя операциями. Держись, мой «длинный» брат. Я знаю, что ты парень упорный и добьешься своего…»
Долго ныло сердце Валерия после этого письма. Жаль было Загира, хорошего парня, с душой, открытой настежь, и оттого, может быть, в чем-то незащищенного в обычных житейских обстоятельствах. Трудно ему придется теперь, хватит лиха… Но вместе с тем Валерий после получения письма особенно остро сознавал: он не одинок, на него смотрят друзья, верят в него. Все вместе они как бы в круговой обороне. И если он дрогнет, подведет остальных. Отступать ему нельзя.