Первый – весьма сумбурное повествование, в котором соседствовали мать семейства, влюбленная в викария, бывшего, возможно, ее собственным сыном, девушка, страстно увлеченная мужчиной, которого считает братом, пират, настойчиво пытающийся выкрасть несчастное дитя… Не отвлекаясь от интриги, автор, разумеется, касался вопроса безбрачия священников, проблемы инцеста, невозможных связей, размышлял о целомудрии и жестокости общества, отказывающегося уважать большое чувство, прикрываясь устаревшей моралью. Увы! Как только книга появилась в магазине, ее объявили оскорбительной для религии и нравов. Приказано было изъять ее из продажи, но предупрежденный об обыске Полле успел рассредоточить тираж, полиции пришлось довольствоваться рукописью и сигнальным экземпляром. К счастью, власти посчитали достаточным запрет на продажу «Арденнского викария», никаких санкций против самого Бальзака не последовало.
На появление «Столетнего старца» столь бурной реакции не последовало. В предисловии автор, Орас де Сент-Обен, представлял свой труд как тщательное воспроизведение признаний человека, чей отец переходил из века в век, заключив сделку с дьяволом. Старый Беренгельд получал право на бессмертие, убивая время от времени девственниц, чья кровь, попав в его вены, возвращала силу молодости. После тысяч перипетий неутомимый предок рассказчика готовился принести в жертву юную Марианину, не зная, что в нее влюблен его сын Тулий. Тот, поставленный в известность о готовящемся убийстве, вырывает невесту из рук отца. Старец защищается именем науки, объясняя, что открыть принцип жизни и обрести возможность здравствовать столько же, сколько существует мир, несомненное достоинство любого человека. В этой мрачной истории угадываются все навязчивые идеи Оноре, его вера в сверхъестественные силы, интерес к медиумам, увлечение магией, телепатией, эзотерикой… Быть может, когда он набрасывал эту хронику необычайно длинной жизни, вдохновлялся примером собственного отца, чьей главной заботой было противостоять посягательствам времени? Неистребимый Беренгельд, не отвратительная ли это карикатура на Бернара-Франсуа, пытающегося пройти сквозь годы без потерь?
Но если отца миновали болезни, усталость и разрушение, бабушка, госпожа Саламбье, чахла на глазах. Переезд в Париж не пошел ей на пользу, тридцать первого января 1823 года она умерла. Дети устроили ей достойные похороны: когда речь идет об общественном положении, не надо экономить на расходах. Хотя наследство покойная оставила весьма скудное, она любила повторять, что ее разорили спекуляции зятя. Оноре в конце концов стал симпатизировать сварливой старухе, которую с самого начала забавляла его интрижка с госпожой де Берни, во время пребывания внука в ссылке в Байё она выполняла роль почтальона.
После смерти госпожи Саламбье главными действующими лицами в квартире на втором этаже дома номер семь по улице Руа-Доре стали родители и молодой Анри, все более легкомысленный, расточительный, не желающий знать никаких забот. Сюрвили жили теперь ближе в Парижу, в Шампрозэ, надеясь, что Эжен получит место инженера мостов и дорог департамента Сена и Уаза и это позволит им поселиться в Версале. Лоранс, едва держась на ногах после родов, вынуждена была решать финансовые проблемы мужа, которого арестовали за долги. Оноре казалось, что она рождена для несчастий. Сам же изо всех сил стремился преуспеть, удивлять, блистать: в жизни надо быть только победителем. Ему уже не хватало романов «на потоке», он метил выше. Но выйдет ли из него настоящий писатель? «Теперь, когда, мне кажется, я знаю свои силы, обидно тратить лучшие мои мысли на эти глупости, – пишет Бальзак сестре Лоре. – Я чувствую в голове нечто, и если бы я был спокоен за свое существование, то есть у меня не было бы обязательств, которые я должен выполнять, а были бы еда и крыша над головой… я работал бы над серьезными вещами. Но для этого надо удалиться от мира, а я постоянно туда возвращаюсь».
В Париже он вошел в круг язвительных, безденежных журналистов, изливавших желчь в скандальных листках вроде «Le Pilote» или «Le Corsaire». Их звали Огюст Лепуатевен, Этьен Араго, Орас Рессон… средоточие мелких парижских пересудов. Все они готовы были при необходимости одолжить свое остроумие именитому писателю, жили чем и как придется, сидели в кафе вместе с художниками или за кулисами театров. Вовлеченный в эту беспорядочную жизнь, Оноре лихорадочно искал свой путь. Он быстро сочиняет мелодраму «Негр» и предлагает ее в театр Гетэ, следует вежливый отказ, тогда вновь возвращается к роману, пишет «Последнюю фею, или Новую волшебную лампу», признается себе, что в ней нет абсолютно ничего, и, дабы оживить вдохновение, погружается в труды Лафатера, полагавшего, что проникнуть в тайну человека можно, проанализировав его физические данные. Не оставляя френологию, обращает внимание на оккультные науки, делает набросок некоего философского сочинения и в конце концов попадает под влияние одного из старинных приятелей по юридическому факультету, Жана Томасси.
Католик и легитимист, тот пытается вернуть вольтерьянца Оноре в лоно церкви и даже призывает не писать больше романов, так как занятие это исключительно мирское, унижающее человека. «Возвращаюсь к своим баранам, – просит он. – Сожгите все, чему поклонялись, поклонитесь тому, что сожгли. Вы не в силах осознать, насколько вырастет ваш талант, если его будут питать мораль и религия». Не соглашаясь до конца с доводами приятеля, Бальзак признает все же, что Бог существует, но лишь в форме вечного закона, объяснить который с точки зрения человеческой логики невозможно. Он подумывает даже о трактате, посвященном молитве, о чем ставит в известность Томасси, который в это время становится начальником канцелярии префекта департамента Эндр и обосновывается в Бурже. Узнав о замысле Оноре, тот отговаривает от его воплощения: «Расскажите мне о вашем трактате. Чтобы его написать, недостаточно прекрасной души и богатого воображения, помимо этого необходимо иметь определенные религиозные привычки, опыт длительного общения с божественным, и, наконец, нельзя обойтись без некоторого мистицизма, обогащающего и смягчающего. Если вы ни разу не вздрогнули при торжественных звуках органа, не были взволнованы, слушая юного священника, возлагающего венцы на головы столь же юным жениху и невесте, и не испытали многое тому подобное, оставьте вашу затею. Сам Руссо потерпел в этом поражение, потому что у него не было религиозных привычек, о которых я вам говорю. Одно дело набросать несколько строк в счастливые мгновения, другое – сохранить это настроение на протяжении всей книги».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});