Обе запертые двери были с мясом вышиблены, словно по ним прошлись тараном. Хотя куда проще было оторвать навесные замки с помощью лома. Тем более что лом висел рядышком, на пожарном щите.
Устав от запахов и гнетущей обстановки, Дутов вышел во дворик проветриться. У ворот под "грибком" курилки сидели сотрудницы, не успевшие сегодня даже переодеться в лабораторные халаты.
- Сан Палыч! - позвала одна. - Что, работать-то будем сегодня? Или можно домой идти?
- Подождите вы, - пробормотал майор и сел на бревно, вытирая лицо платком.
Это уже не лезло ни в какие ворота. Кому, спрашивается, могли понадобиться баночки со слизью, бутылочки с тухлыми бульонами, а также громоздкие электроприборы, о значении которых даже догадаться трудно.
На первый взгляд дело смахивало на какое-то озорство. Но что за развлечение - выносить из лечебницы хрупкую звенящую химпосуду? Перебить, залить полы химикатами, написать матом на стене и справить большую нужду на столе руководителя - это другое дело, это действительно походило бы на стиль зарыбинских олухов.
Но никакого мата на стенах, ничего такого на столе не обнаружили. Кража носила четко направленный характер - пришли, взяли, что хотели, и скрылись. Даже почти ничего не разбили и не сломали, не считая входных дверей.
И совсем немыслимо! Дверь кассы и бухгалтерии не тронута. Даже не поцарапана. Ну какой вор прошел бы мимо дразнящей таблички "Касса"?
Дутов печенкой чуял, что все это неспроста. Странная кража из гастронома, не менее странный налет на ветлечебницу - его настораживало не только это. Имелись и другие необъяснимые факты: чего стоил, например, взлом телеателье, откуда пропали несколько никому не нужных сломанных телевизоров.
Вдобавок возросло число преступлений на фермах и летних загонах. Пропадали коровы и свиньи. Кражи были напрочь "глухими" - никаких вразумительных следов. Не находили даже следов разделки, хотя раньше, как правило, окровавленная трава и разбросанные кости обнаруживались тут же, в сотне-другой метров. Дутов от этих странностей просто шалел, он к такому не привык.
Обычно в Зарыбинске из трех заявленных краж две удавалось раскрыть по горячим следам. Делалось это просто. Достаточно было посмотреть, кто из местных голодранцев сегодня самый пьяный. Раз пьяный - значит, есть деньги. Откуда деньги, можно спросить у других голодранцев. Те ответят: был, мол, у цыган. Или ездил на Узловую.
И сразу многое прояснялось: цыгане охотно скупали ворованное, а на станции имелся постоянно действующий рынок, где можно пристроить все - от пары сапог до нового телевизора. Правда, телевизор шел по цене сапог, но тем не менее.
Вряд ли на этот раз стоило ждать, что вонючие баночки и пробирки всплывут у цыган или на рынке. Не тот товарец.
Дутов бесился. Он не мог разгадать, что происходит у него под носом это раз. Уже раздавались звонки и неприятные вопросы от областного начальства это два. И три: его вконец достали бестолковые людишки со своими невыносимыми бесконечными претензиями.
Нельзя сказать, что Дутов не любил людей. Нет, он готов был их терпеть, если бы они так ему не мешали. Но люди мешали, раздражали, бесили, отвлекали от дел, словно сговорились.
Дутова назначили в район из областного центра. Он не был ни матерым руководителем, ни, например, опытным сыщиком. Он весь предыдущий стаж работал с бумагами. И очень хорошо, надо сказать, работал.
Бумаги были его судьбой, его песней, страстью, твердой землей под ногами. Он знал все нужные слова, он умел применять необходимые обороты и мог даже в официальный текст внести искру божию. Так, что человек, читающий приказ, докладную записку или даже план работы, мог чуть ли не слышать голос того начальника, кто эту бумагу подписал. В сухих строчках Дутов умел зашифровать и грозно сведенные брови, и снисходительное похлопывание по плечу.
Так бы он и пел свою канцелярскую песню жизни, но плоховато пошли дела в Зарыбинском райотделе. Один начальник вдруг слишком часто начал поддавать начинал день с рюмки, уделывал к обеду бутылку, а к вечеру засыпал на длинном столе для совещаний.
Сменили. Следующий повадился на пару с начальником ДПС "отмывать" краденые машины. Сняли, хотя и не посадили. Назначили еще одного - этот переругался со всем отделом. С замами, с бухгалтерией, с операми и следователями, даже со стажерами. А вдобавок с районным прокурором и за компанию с председателем суда.
Назначать стало некого. И тут попался на глаза Дутов - малопьющий, исполнительный, бесконфликтный. К тому же разведенный и бесквартирный уговаривать не надо.
Так и попал он в Зарыбинск. Все-таки начальник отдела - почти что уездный воевода. Думал, что будет просто. Надеялся получать приказы и директивы и слать в центр отчеты и ответы - грамотные, бодрые, блестяще сделанные.
Не вышло. Оказалось, тут живут люди.
Причем такие люди, которые спокойной жизни не признают. Они копошились в темном зарыбинском муравейнике, напивались, выбивали друг другу зубы, обманывали, выгоняли из квартир, убегали от родителей, выкапывали чужую картошку, разбивались на мотоциклах, травили соседских гусей и поджигали сараи, рожали детей от чужих мужей... И все это проделывали с виновато-простодушным взглядом: ты, мол, власть - ты с нами и разбирайся, терпи нас.
И никак Дутов к этому не мог привыкнуть. Каждый день его теребили, вынуждали куда-то ехать, что-то решать. И сверху тоже - теребили, подгоняли... И в конце концов ему показалось, что голова у него раздулась и вот-вот треснет. Потому-то на каждую попытку впихнуть в нее новую проблему он отвечал эмоционально, хотя и стереотипно:
- Да подождите вы!!!
К счастью, ветлечебница - не центральный гастроном, и сейчас надоедливых зевак здесь почти не было. Но Дутов чувствовал, что еще два-три подобных происшествия, и его вежливо спросят из трубочки: "Слушай, Сан Палыч, а что там вообще у тебя творится?"
И ответить он не сможет. И тогда уже в число зевак и свидетелей его краха попадет не только город, но и вся область, хорошо если не страна.
А в том, что странные события не закончились, майор почему-то был уверен.
* * *
Кирилл сидел за кухонным столом и ковырял вилкой худосочную котлету, бессильно лежащую среди рисовых крупинок. Напротив сидел отец, он ел и молчал.
Уже давно Кирилл заметил у отца странное свойство - умение смотреть сквозь сына. С матерью он был несколько другой, как-то оживал, иногда смеялся, одним словом, видел ее.
А с Кириллом все обстояло не так. Вроде стоит напротив, смотрит будто бы в глаза, а на самом деле - мимо. И лицо неподвижное. Можно подумать, он с тобой по телефону разговаривает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});