— Знаешь, где Черное озеро? — отрывисто выкрикнула она. — Лети туда, золотой мой. Там хирург Климов. Какие-то кидухи ли закидухи уехал проверять. Вези его сюда скорее. Скажи, надо срочно, скорее кесарево сечение делать! Крайне срочно, а то плохо дело!
Ревущим болидом УАЗ пронесся по белым улицам, вылетел на мост. На подъеме столб света фар взвился в шевелящееся снегом небо. Выскочив на крутой берег, Венька сразу заметил вдали красные глазки стопсигнала. Прямиком через луг погнал машину.
«А то плохо дело! А то плохо… Дело плохо!..» — Нога вдавливала акселератор в резиновый полик до упора.
«Чего плохо-то? Сама ли? Ребенок?» — Машину швыряло в окаменевших колеях, подкидывало на смерзшихся комьях осоки. Через несколько минут Венька был около зарывшейся в снег «Нивы». У машины топтался мужик в унтах и лохматой шапке. При свете фар егерь узнал хирурга Климова. Распахнул дверцу:
— Садись, поехали!
— Чо случилось?
— Поехали, жена рожает. Плохо!
— Рожает, это хорошо. — Хирург стянул шапку, помотал лохматой головой. — Тебя прямо бог послал. Вишь, на базу мертво сел. Аж мокрый весь. Ковыряюсь. Дерни и поедем!
— Какой дернем! Садись скорей! Там жена помирает!
— Да это тебя так, припугнули. Что ж я машину посреди степи брошу!
— Ладно, щас я те дерну! Щас я те ее вытолкну! — УАЗ взревел, дернулся назад и вдруг резко рванулся на «Ниву».
— Ты чего! Да ты!.. — Хирург замахнулся шапкой, метнулся к УАЗу, на ходу распахнул дверцу. — Стой, дурила!
— Садись! — заорал Венька. — Садись, а то щас кабину с капотом сравняю. Садись!!!
— Не гони ты так. У меня сейчас весь ливер оторвется. — Одной рукой хирург вцепился в ручку, другой упирался в крышу кабины. На спуске к мосту не утерпел, закричал: — Тормози! На пониженную, на пониженную! Мудила! Под мост улетим. — Но Венька будто не слышал. Если бы он попытался сбросить скорость, затормозить, машину бы снесло с моста. Они же пролетели на бешеной скорости.
Занимался серенький рассвет, когда ребенка извлекли на свет с помощью кесарева сечения. Медсестра перекрестила новорожденного, пришлепнула по попке. Ребенок раззявил старческий ротишко, пискнул.
Хирург вышел на крыльцо, взлохмаченный, крикнул Веньке:
— Слышь, охотник родился!
Венька глянул на его мокрое от пота веселое лицо. Ткнулся лбом в руль и заплакал.
Глава семнадцатая
До обеда они с хирургом вытаскивали из промоины «Ниву». Извозились в грязи. Замерзли. Выпили спирта, закусили снежком. Домой Венька заявился под вечер. В доме было уже полно народу. Подошла Венькина мать. Приехала сестра с мужем.
Егерь крепко удивился, увидев за столом сверкающий череп тестя, а рядом с ним, губы гузкой, тещу. Тетрадный листок с заявлением об изнасиловании Танчуры превратил дом зятя в минное поле, на которое боялась ступать теща, подбившая дочь на такое…
Лицо тещи являло собой карту боевых действий ее канительного супруга, гармониста, забияки и браконьера. Скорбные подковки морщин в уголках губ отмечали вербовку непутевого супруга на строительство Байкало-Амурской магистрали, куда он умчался, оставив жену на сносях. По злым стрелкам у глаз можно было перечесть разбитые ветреным супругом женские сердца. Выцветшие глаза и седые волосы свидетельствовали о днях, когда муж вернулся с БАМа на одной ноге, другую выше колена он оставил там, в вечной мерзлоте.
Тогда-то он и получил кличку широко известного в криминальных кругах восемнадцатого века одноногого пирата Джона Сильвера. Молодежь по незнанию иной раз так и величала: Сильвер Федорович.
Во времена средневековых нравов болтаться бы ему на корабельной рее, теперь же за несусветное браконьерство Сильвер как инвалид отделывался увещеваниями и штрафами.
Сколько раз ловил его Венька и на воде, и в лесу. Танчура стояла за отца стеной. А ночная кукушка, она похлеще Кони и Плевако, вместе взятых.
Своим рождением внук как бы проложил тропу мира в том минном поле. Венька обнимался с тестем. Пили за здоровье и внука, и роженицы.
Сильвер притопывал парадным протезом в пол, выкрикивал:
— Тук, тук, тук, тук. У меня родился внук. Вовка, Вовка, светлая головка!
Застолье звенело, пило и жевало, гудело на разные голоса, радовалось. Но волна этой пьяной радости не могла докатиться ни до красного сморщенного старичка, сыто отвалившегося от материнского соска, ни до самой роженицы, счастливой и пустой.
Рядом со столом крутилась и трехлетняя дочка Венькиной сестры, Аленка. Она вместе с притихшим застольем слушала, как Венька рассказывал про рост и про вес в три пятьсот. Аленка совсем, как бабушка, всплеснула руками:
— Господи, тли пятьсот. Навелно, чисто сало!.. — Она с обиженным личиком глядела на хохотавших гостей: — Дядь Веня сказал «тли пятьсот», никто не засмеялся.
Разошлись гости заполночь. Венька закрыл ворота на засов. Постоял, около голубятни. Глухо во сне раза два буркнул голубь. Зашуршало перо. И опять мир сковала немота. Но теперь он, этот мир, был иным. В нем объявился еще один человек, его, Венькин СЫН. Тонюсенький такой язычок пламени на ветру жизни.
Егерь вспомнил, как он проснулся ночью от собачьего воя. Как мчал на УАЗике по заснеженному лугу на озеро: «Врюхался бы в какую-нибудь родниковую мочажину или Климов куда-нибудь в другое место уехал… Как он сказал: «Еще бы десять минут, и ребенок бы задохнулся в утробе матери»…
Хрустя снежком, подбежала Ласка, ткнулась в ноги. Егерь присел на корточки, погладил собаку.
— Опоздай на десять минут, и не было бы в живых моего сыночка. — Венька отер глаза. — А где Найда? Найда!
Она вышла из тени сарая, остановилась в нескольких шагах от хозяина.
— Найда, Найдочка, золотая моя. Эт ведь ты меня ночью разбудила. Дрых бы. Утром бы проснулся. И все: поздняк метаться.
Он сходил на веранду, вынес большой кус мяса, разрубил надвое, бросил собакам. Ушел в дом. Не включая света, разделся. Долго сидел в темноте. Потом лег. Уходил хмель. На душе сделалось пусто и одиноко.
— Наташка, ну почему это все у нас не с тобой вышло?… — прошептал егерь. Уткнулся лицом в подушку. Приснилось, как он летним вечером заходит в какой-то незнакомый двор. Вдоль дорожки-яблони. Дом бревенчатый, желтый, с резными наличниками. Веранда светится свежим деревом. На крыльце Наталья с ребенком на руках. Халатик на ней длинный с пояском. Смеется: «А вот и папаня наш приехал!» Бежит к нему, целует. А он, Венька сторонится: «Погоди, испачкаешься. Щас умоюсь…» И такая радость, аж сердце зашлось. Очнулся, долго лежал обессиленный. За окнами было еще темно, невесть чего подумалось: «Хуже нет умирать под утро…»
Танчуру с сыном Венька привез из роддома через две недели. Мальца назвали Вовкой.
Когда егерь в первый раз увидел личико крохотного старца с круглыми глазками и беззубым ротишкой, то не учувствовал никакого притяжения.
— Правда, ведь он красивый, наш сыночек, — ворковала Танчура. — Смотри, как он на тебя смотрит. Сынок, это па-па, это твой папочка. Он же все понимает. Потрогай, какие у него шелковистые волосики. Потрогай. Вот тут у него родничок, осторожнее, не нажимай.
Венька погладил пушок на темени. Головка была пугающе мягкой, теплой.