Читать интересную книгу Жаворонок над полем - Анатолий Нутрихин

- Не береди душу, Параша! - вздохнула Марья Дмитриевна. - Сама вижу: больна Полюшка и телом, и духом. В ее беде себя виню. Все силы и время заводу отдавала. Мало за детьми присматривала, хотя всегда помнила о них. Воспитывала по-христиански, по обычаю родителей наших. Только проповедь моя затронула их сердца по-разному. В Поле такой ответный огонь вспыхнул, какого и возжечь не желала. Теперь она полдня молится, полдня бедным помогает. Да видит - всем не помочь. От того и мается...

- Горя-то вокруг - море. А Поля словно святая.

- Святая и есть. Позапрошлой весной совсем собралась в монастырь податься, еле упросила остаться. Мол, и отсюда будет слышна твоя молитва. Покорилась, но в церковь зачастила. В любую погоду утром и вечером - в храм. Молится, стоя на коленях, пол-то бывает холодный. Застудилась...

- Кусок хлеба не съест - нищим отдаст. Они за нее на паперти бога молят. А ей, видать, лестно...

- Не ради лести старается Аполлинария, о сирых радеет. Только почему ей самой счастья нет? - Марья Дмитриевна приложила к глазам платок.

Кухарка поспешила сменить тему разговора, спросив: приготовить ли к обеду салат.

- Его целая миска от завтрака осталась, - успокаиваясь, ответила Марья Дмитриевна. - Разве что блинов испечь? Со сметаной и поедим. Принеси-ка ее из погреба.

Прасковья, шаркая шлепанцами, отправилась в переднюю. Натянула телогрейку и через заднюю дверь вышла во двор. День был прохладный, безветренный. Слышалось, как в конюшне взбрыкивали лошади, шуршали сеном в яслях. В хлеву коровы ритмично и звучно перетирали жвачку. Раз-другой суматошно шарахнулись овцы и затихли...

Кухарка отворила дверь погреба и, нащупывая в полутьме ногой ступени, спустилась на земляной, влажный пол. В полутемном погребе, заставленном боченками, ящиками, кринками, было холодно и пахло плесенью. Прасковья привычно нашла на полке нужную кринку и выбралась наружу.

- Не испортилась ли? - засомневалась кухарка.

Она попробовала сметану и охнула: в кринке закупалась мышь. Первой мыслью стряпухи было выплеснуть сметану в помойку, но затем она решила посоветоваться с хозяйкой, вдруг та распорядится иначе. В последние годы Менделеевы жили скромнее, чем раньше. После возвращения из Аремзянского в Тобольск на постоянное жительство стеклянный завод прежнего дохода не давал. Да и условия их жизни в городе изменились. Лошадей, кроме трех, пришлось продать. Из прочей живности оставили двух дойных коров, не считая телок, десяток овец, трех свиней... Марья Дмитриевна теперь реже выезжала из дома с визитами, посещала только близких родственников и друзей, больше внимания уделяла детям, особенно мальчикам.

Войдя в гостиную, служившую хозяйке и кабинетом, Прасковья осведомилась:

- Вылить сметану или нет? В нее мышь попала.

Марья Дмитриевна стояла за ореховой конторкой и собиралась что-то писать. Она подняла голову:

- Разумеется, выплесни, Параша. Нет, пожалуй, отдай поросятам. А блины будем есть с брусничным вареньем. Только и дела. Лучше скажи мне, что за шум на улице? Опять сошлись драчуны на Курдюмке?

- Угадала, матушка. Кулачный бой ноне, - подтвердила Прасковья. Мужики с Большой Болотной тоже туда подались. Иные на бойцов поглазеть, иные сами не утерпят, ввяжутся...

- Кому, что нравится, - сказала Марья Дмитриевна. - Меня другое беспокоит: где Паша и Митя?

- Должно быть, по городу болтаются. Может, уже на Курдюмке.

- Пусть за ними сходит Яша, - распорядилась хозяйка.

Слуга Яков был для Паши и Мити вроде дядьки. Он присматривал за ними, прививал им хозяйственные навыки, стремясь научить тому, что умел сам. А умел Яков многое. Числясь лакеем, при необходимости плотничал, столярничал, косил вместе с Ларионом траву, стерег сад. Если заболевал кучер, то ездил на бричке и обихаживал лошадей. Спокойный, покладистый, с годами Яков сделался в доме незаменимым человеком.

- Если Яша найдет наших колобродников, то пусть велит им немедленно идти домой, - наказывала Марья Дмитриевна. - А лучше ступай с ним: вдвоем искать сподручнее.

Яков и Прасковья вскоре ушли, а госпожа Менделеева вновь погрузилась в мир цифр, подсчитывая заводские доходы и расходы. Делала она это быстро, в уме, и пользовалась счетами нечасто. Впрочем, сегодня перо по бумаге двигалось медленнее обычного: Марья Дмитриевна беспокоилась за сыновей. Ох, эти мальчишки! Сколько раз им говорено, чтобы не уходили слишком далеко от дома и не лезли во всякие заварушки... Она извлекла из ящика стола чистой лист бумаги, обмакнула перо в чернильницу и принялась сочинять письмо в Омск:

"Любезнейшие Яков Семенович и Катенька!

Благодарю Олечку и Ванечку за письма. (Тут она подумала, что дочь и сын могли бы слать письма чаще и не пропускать почты.) Письма ваши - мое утешение..."

Она кратко уведомила омичей о своих заводских и домашних заботах и завершила послание привычной фразой: "Заочно вас целую и посылаю мое родительское благословение детям".

Сознание исполненного долга несколько приподняло настроение Марьи Дмитриевны. Ей вспомнилась недавняя поездка в Омск, милые лица родных... Однако, отдаленный прерывистый гул, проникавший в комнату с улицы, прервал ход ее мыслей. Она вложила вчетверо сложенный лист в конверт и налепила облатку. "Сама снесу в почтовую контору, - решила Марья Дмитриевна, - на обратном пути забегу на Курдюмку, гляну: нет ли там моих...

Выходя из калитки на улицу, она столкнулась с Петром Дмитриевичем Жилиным, который, узнав о ее намерениях, любезно предложил себя в спутники. Получив согласие, он с благодарностью взглянул на Марью Дмитриевну, ибо давно был к ней неравнодушен, но скрывал свое чувство.

19. Кулачная потеха

Обширный, ровный, поросший травой и лопухами пустырь с одной стороны примыкал к базару, а с другой к берегу неширокой Курдюмки. На нем обычно паслись козы, бродили свиньи, да порой играли мальчишки. Однако в те дни, когда на пустыре сходились кулачные бойцы, все здесь оживало, сюда стекались сотни зрителей.

Митя и Фешка, протискиваясь сквозь толпу, пробрались в первый ряд зевак: бой был уже в разгаре. Зрительские страсти нарастали. Кое-кто из наблюдавших за молодецкой потехой, сбросив кафтан или поддевку, бросался гущу дравшихся. Через несколько минут этого человека уже нельзя было отличить от тех, кто вступил в драку раньше: на нем также лентами висела рубаха или ее вообще уже не было, и также цвели на лице синяки.

Бои проходили обычно с переменным успехом. В этот раз заметно одолевали верховские. Стенка уже распалась. Мелькали кулаки, раздавались хриплые выкрики. Картина была жутковатая и вместе с тем чем-то привлекательная. В бою тоболяки показывали силу и удаль...Потеха на Курдюмке отличалась от заурядных кабацких драк. Тут еще придерживались дедовских правил. Не били упавших и тех, кто сам сел на землю. Запрещалось пускать в ход палки и камни, ножи и кастеты. Прогоняли с Курдюмки пьяных (последнее правило начали все чаще нарушать), не трогали женщин, которые кидались прикрыть собой мужа или брата, когда тому приходилось очень туго.

Начинали заваруху мальчишки, потом в нее втягивались их старшие братья, наконец, топая сапожищами, бежали на помощь сыновьям отцы. Мужики выстраивали стенку, чтобы их легко не обошли с боков. Бахвалясь силой и ловкостью, тузили друг друга, кровавили носы, рвали рубахи...

Пять лет назад на Курдюмке был смертный случай, и тогдашний гражданский губернатор Талызин запретил опасную забаву. По его приказу полиция разгоняла забияк. Но когда строгий Иван Дмитриевич ушел в отставку, то все постепенно вернулось на прежнюю стезю. Городовые, народ местный, считались со старым обычаем и являлись на пустырь к концу боя, издали оповещая о своем приближении трелями свистков, заслышав которые бойцы разбегались. Стражи порядка хватали двух-трех замешкавшихся и везли на извозчичьих пролетках в околоток.

Пока еще полицейского пересвиста еще не доносилось. Зрители смотрели на бой с интересом. Стоявший рядом с Митей и Фешкой мещанин, грызя семечки, говорил:

- Не завелись мужики, без огонька бьются. Да и мало их: менее сотни будет...

- Не горюй, дядя, - еще народ набежит, - утешил мещанина Фешка.

Он не ошибся. Со стороны дровяного рынка спешили пристанские грузчики, впереди Кузя-крючник.

- Сейчас верховским прийдется туго, - заметил Митя с видом знатока.

- Выдюжат, наши - народ крепкий, - сказал Фешка.

В нагорной части города обитало немало стойкого люда. Там, на Большой и Малой Спасских, Петропавловской, Лесной и других улицах, в безымянных переулках, выросших возле вала и за ним, селились землекопы, каменщики, плотники, прочий рабочий люд. Но обитал он и в нижнем посаде. И там жило немало крепких мужиков - рыбаков, сплавщиков, гончаров...Рядом с ними селились купцы, просолы. Вблизи казарм снимали квартиры офицеры с семьями. Духовенство жило по соседству с храмами и семинарией. Воспитанники последней нередко втягивались в бои на Курдюмке.