а ногами убил;
Штук десять — двенадцать то ли зайчиков, то ли кроликов, выскочивших из нор,
Восемнадцать «пастушков», ходивших парочками,
Пятнадцать вепрят,
Двух барсуков,
Трех крупных лисиц.
Хватив козулю кривой саблей по голове, он убил ее, взвалил себе на плечи, подобрал зайцев, «пастушков» и вепрят и, приблизившись на такое расстояние, откуда его можно было услышать, крикнул:
— Панург, дружище! Уксусу, уксусу!
Добрый Пантагрюэль при этом подумал, что Карпалима тошнит, и велел налить ему уксусу. Панург, однако, живо смекнул, что тут пахнет зайчатиной, и точно: мгновение спустя он уже показывал доблестному Пантагрюэлю на отличную козулю, которую Карпалим нес на плечах, и на зайцев, которыми был увешан весь его пояс.
Эпистемон нимало не медля смастерил во имя девяти муз девять деревянных вертелов античного образца, Эвсфен занялся сдиранием шкур, Панург поставил два седла, которые прежде принадлежали рыцарям, таким образом, что из них получилось нечто вроде жаровни, обязанности повара были возложены на пленника, и он изжарил дичь на том же самом огне, в котором сгорели рыцари.
И пошел у них пир горой. Все ели до отвала. Любо-дорого было смотреть, как они лопали.
Наконец Пантагрюэль сказал:
— Подвязать бы каждому из вас к подбородку по две пары бубенчиков, а мне колокола с пуатьерской, реннской, турской и камбрейской звонниц, — то-то славный концерт закатили бы мы, работая челюстями!
— Давайте лучше поговорим о деле, — вмешался Панург, — о том, как бы нам одолеть врагов.
— И то правда, — молвил Пантагрюэль. Тут он обратился к пленнику: — Друг мой! Скажи нам всю правду, не лги ни в чем, если не хочешь, чтобы мы с тебя с живого содрали шкуру, ибо знай: я глотаю живых детей. Расскажи нам все, что тебе известно о расположении, численности и силах вашего войска.
На это ему пленник ответил так:
— Узнайте же, государь, всю правду. В нашем войске числится триста на диво громадных великанов в каменных латах, — впрочем, за вами им все же не угнаться, кроме разве одного, который ими командует, по имени Вурдалак, и которому служат доспехами наковальни циклопов; сто шестьдесят три тысячи пехотинцев, облаченных в панцири из кожи упырей, — все люди сильные и храбрые; одиннадцать тысяч четыреста латников, три тысячи шестьсот двойных пушек, осадным же нашим орудиям и счету нет; затем девяносто четыре тысячи подкопщиков и сто пятьдесят тысяч шлюх, красивых, как богини…
— Вот это я люблю! — ввернул Панург.
— Среди них есть амазонки, уроженки Лиона, парижанки, есть из Турени, Анжу, Пуату, есть нормандки, немки, — коротко говоря, представительницы всех стран и всех наречий.
— Так, так, — сказал Пантагрюэль, — ну, а король тут, с войском?
— Как же, государь, — отвечал пленник, — он сам, своею собственной персоной, находится здесь, и величаем мы его Днархом, королем дипсодов, что значит жаждущие, ибо вам еще не приходилось видеть людей, так сильно жаждущих и так охотно пьющих, как мы, а его палатку охраняют великаны.
— Довольно, — сказал Пантагрюэль. — Ну как, друзья мои, пойдете вы со мною на них?
Панург же ему ответил так:
— Разрази Господь того, кто вас бросит! Я надумал, как мне перебить их всех, ровно свиней. А чтобы кто-нибудь из них ушел от меня целехонек — это уж черта с два! Одно меня только смущает…
— Что же именно? — осведомился Пантагрюэль.
— Как бы мне ухитриться за один день перепробовать всех девок и чтобы ни одна не ускользнула, пока я не натешусь ею всласть?
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Пантагрюэль.
А Карпалим сказал:
— Ишь ты, черт! Я тоже себе парочку облюбую, ей-ей облюбую!
— А я хуже вас, что ли? — заговорил Эвсфен. — Я с самого Руана пощусь, а ведь стрелка-то у меня подскакивала н до десяти и до одиннадцати, и сейчас она еще тугая и твердая, как сто чертей.
— Вот мы тебе и дадим самых дородных и жирных, — рассудил Панург.
— Что такое? — воскликнул Эпистемон. — Все будут кататься, а я буду осла водить? Какого дурака нашли! Мы будем действовать по закону военного времени: Qui potest cарете capiat.[96]
— Да нет, зачем же, — возразил Панург, — осла привяжи, а сам катайся, как все.
Добрый Пантагрюэль засмеялся и сказал:
— Вы делите шкуру неубитого медведя. Боюсь, что еще и стемнеть не успеет, а у вас уже пропадет охота строгать, и что на вас самих покатаются пики и копья.
— Баста! — воскликнул Эпистемон. — Я вам их пригоню, а вы уж их жарьте, парьте, делайте из них фрикасе, кладите в начинку. Их меньше, чем было у Ксеркса, ибо его войско насчитывало триста тысяч воинов, если верить Геродоту и Помпею Трогу, а между тем Фемистокл с горсточкой бойцов разгромил Ксеркса. Так не предавайтесь же, Бога ради, унынию!
— Начхать нам на них! — сказал Панург. — Я один своим гульфиком смету с лица земли всех мужчин, а святой Дыркитру, который обитает у меня в гульфике, поскоблит всех женщин.
— Ну, друзья мои, в поход! — молвил Пантагрюэль.
Глава XXVII.
О том, как Пантагрюэль воздвиг трофейный столп в память их подвига,а Панург — другой, в память зайцев, как из ветров Пантагрюэля народились маленькие мужчины, а из его газов — маленькие женщины, и как Панург сломал на двух стаканах толстую палку
— Прежде чем мы отсюда уйдем, — объявил Пантагрюэль, — я хочу в память подвига, ныне совершенного нами, воздвигнуть здесь изрядный трофейный столп.
Тут все они, взыграв духом, с пением деревенских песен поставили высокий столп и к нему привесили седло, конский налобник с плюмажем, стремена, шпоры, кольчугу, полный набор стальных доспехов, топор, рапиру, железную перчатку, булаву, кольчужные ластовицы, наколенники, ожерелье, — словом, все приспособления, необходимые для того, чтобы воздвигнуть триумфальную арку или же трофейный столп.
Затем, дабы увековечить сей подвиг, Пантагрюэль начертал следующую победную песнь:
Здесь храбрецы сражались вчетверомИ, словно Фабий или Сципион,Смекалкой победив, а не мечом,Сумели взять противника в полон,Хоть в налетевший вражий эскадронШестьсот и шестьдесят рубак входило.Ферзи, туры и пешки всех времен!Запомните, что ум грозней, чем сила,Ибо повсеместноКаждому известно,Что к победе ратьЛишь Творец небесныйМудро и чудесноВластен направлять,Что верх в бою нам может датьЛишь Вседержитель бестелесныйИ что на Бога уповатьВсегда обязан воин честный.
Пока Пантагрюэль сочинял вышеприведенные стихи, Панург насадил на высокий столп сперва рога, шкуру и переднюю правую ногу козули, потом уши трех зайчат, спинку кролика, челюсти матерого зайца, крылья пары дроф, лапки четырех голубей, склянку с уксусом, рожок, куда они клали соль, деревянный вертел, шпиговальную иглу, старый дырявый котел, соусник, глиняную солонку и бовезский стаканчик.
И в подражание стихотворной надписи на Пантагрюэлевом трофейном столпе он написал следующее:
Здесь четверо пьянчужек, сев кружком,Сумели нанести такой уронБутылкам, флягам, бурдюкам с вином,Что даже Бахус был бы изумлен;Был ими жирный заяц поглощен,Чья плоть им брюхо доверху набила.Так сильно сдобрен уксусом был он,Что от восторга рожи им скривило,Ибо интересно,Важно и уместноОбъедалам знать,Что в желудке тесноОт дичины преснойТотчас может стать,Что без вина обед жевать -Страшней и горше муки крестной,Что к зайцу уксус не подать -Всегда для повара нелестно.
Наконец Пантагрюэль сказал:
— Пора, друзья мои! Загуляли мы с вами, а между тем вряд ли великие чревоугодники способны на ратные подвиги. Нет лучше тени, чем тень от знамени, лучше пара, чем пар от коня, лучше звона, чем звон доспехов.
При этих словах Эпистемон усмехнулся и сказал:
— Нет лучше тени, чем тень от кухни, лучше пара, чем пар от пирога, и лучше звона, чем звон чаш.
Панург же на это сказал:
— Нет лучше тени, чем тень от полога, лучше пара, чем пар от женских грудей, и лучше звона, чем звон мужских доспехов.
С этими словами он встал, пукнул, подпрыгнул, присвистнул, а затем весело и громко крикнул:
— Да здравствует Пантагрюэль!
Пантагрюэль последовал примеру Панурга, но от звука который он издал, земля задрожала на девять миль в окружности, и вместе с испорченным воздухом из него вышло более пятидесяти трех тысяч маленьких человечков — карликов и уродцев, а из выпущенных им газов народилось столько же маленьких горбатеньких женщин, каких вы можете встретить всюду: ростом они бывают не выше коровьего хвоста, а в ширину не больше лимузинской репы.
— Что такое? — воскликнул Панург. — Неужто ваши ветры столь плодовиты? Истинный Бог, премилые вышли уродцы и премилые пер…… то бишь горбуньи! Надо бы их поженить — они наплодят слепней.