не знает», — успокаивал себя Демидов и все смелее шел на риск в игре на утеху высокопоставленной компании.
Под конец игры императрица сквозь смех и совсем непринужденно заметила:
— Ох, Акинфиевич, так легко, без сожаления проигрывает в карты тот, кто подвалы денег имеет. Слухом пользовалась, будто свои серебренники чеканишь. Так ли это?
Взгляд у императрицы стал испытующе-насмешливым. Демидов понял, что ошибся в своем тайном предположении. Прогнав минутное смущение, заюлил:
— Где нам, пресветлейшая повелительница, твоим нижайшим подданным, такими делами заниматься. Ума, силенок нехватка. Да и воли твоей на то нет…
После обеда фрейлины повели императрицу на отдых. К дверям спальни метнулся Демидов и в поклоне прилип лбом к полу. Императрица спросила коснеющим, тяжелым языком:
— О чем просишь, Акинфиевич?
Демидов рассказал про историю с открытием серебра в колыванских рудах, но умолчал про Змееву гору.
— Прошу единственно, повелительница: возьми под свое высокое начало те рудники и заводишки, дабы не последовало мне каких утеснений со стороны разных канцелярий. Истинную правду рассказал и в подтверждение тот слиток серебра, добытый через искусство немца Юнганса, к твоим стопам верноподданнически преподношу…
Императрица разверзла полусонные веки. В глазах затеплились приветливые огоньки.
— Спасибо за подарок, Акинфиевич. О просьбе твоей обещаю подумать.
…Императрица провела в Москве не один месяц. После встречи с Демидовым здесь ее удерживали не одни развлечения. На глазах свиты она сохраняла прежнюю беззаботность и веселое настроение, в кругу же близких сановников без лишнего шума вершила государственные дела. Дважды вызывала она специалиста-металлурга бригадира Беэра. Разговор велся в строгой тайне.
Второго июля 1744 года Елизавета издала секретный именной Указ. Во главе специальной комиссии Беэру предстоял далекий путь на Алтай, чтобы проверить сообщение Трегера. В дорожном ларце из узорного сафьяна бригадир вез царский Указ:
«…на Колывано-Воскресенских заводах как серебряную, так и золотую руду, так и протчие минералы, какие тамо найтица могут, надлежащим порядком осмотреть…и как в тех, так и в протчих местах, где разведать можете о каких минералах, чего еще на свете не произошло, потому уж учинить свидетельства, и пробы и обстоятельные описи по Вашему искусству и благорассуждению с собою привезть и объявить нам».
В дороге бригадир истомился. Невеселые мысли бродили в его голове. От них зябко ежилось тяжелое, не привыкшее к таким утомительным переездам тело. «Хитер Акинфий Демидов. Просто не ухватишь. Словно рыбьей чешуей одет. Императрица — повелительница, а влиятельные сановники — вершители человеческих судеб. Без мала с ними всеми Демидов накоротке».
Сын тульского кузнеца Акинфий Демидов, богатейший заводчик России, он же князь Сан-Донато, никогда не отдал бы своего без жестокого боя. Знал про это бригадир, и потому предстоящее рождало боязливый трепет в душе. Но повеление императрицы — жесткий закон. Выполнишь его — жди милостей, нет — уступи место другому, останься вечно неприметным и жалким.
В своих опасениях бригадир зашел слишком далеко. На самом деле все свершилось намного проще: царский указ возымел непреодолимую силу…
* * *
После встречи с Федором на речке Настя сникла как-то сразу. С людьми разговаривала неохотно, отвечала на вопросы сбивчиво и невпопад. Померк озорной блеск в глазах. Теперь в их глубине — бесконечная грусть и тихая задумчивость. От уголков глаз на виски и лицо убегали прямые, еле приметные морщинки — ни дать ни взять трещинки на молодом льду от удара чем-то легким. Похудела и осунулась Настя.
У вершины горы Синюхи, в каменной чаще, покоилось небольшое озерко. Вода в нем холодная и безжизненная, иссиня-черного цвета. Жители Колывани и окрестных поселений считали воду горного озера святой. По крутым каменистым тропам сюда карабкались больные для исцелительных омовений. Некоторые после того поднимались на ноги. И, конечно, не от водицы — просто-напросто потому, что болезнь иногда сама отступала от человека. После каждого такого случая росли толпы больных на берегах безвестного озерка.
Старик Белоусов с затаенной тревогой глядел на дочь, понимающе вздыхал. Настя вышла замуж не против своей воли, но и не по велению сердца, а из легкомысленного желания досадить Федору.
Отец советовал:
— Сходила бы на Синюху к святому озерку, искупалась.
— Ох, никакая водица не поможет!..
В первое время Насте казалось, что Федор удручен ее замужеством. Чтобы убедиться, так или это, Настя решилась на отчаянный поступок — на свидание с приказчиком. Она хорошо знала дорогу через лес, по которой Федор ходил с рудника домой. И знала, когда он возвращался с работы. Устроила так, что Федор стал свидетелем свидания. Противны были липкие объятия постылого человека. Задержись случайно Федор на руднике дольше обычного, неизвестно, чем кончилась бы затея Насти.
Тогда думалось Насте, что Федор начнет укорять и стыдить ее, а приказчика оставит в покое. Но получилось совсем наоборот. Федор выступил в защиту чести Кузьмы, а до Насти — ровно никакого касательства. Опять-таки обидное до слез равнодушие. Хотелось тогда Насте выскочить из кустов и больно ударить палкой Федора. Не за приказчика, конечно, а за себя. Еле удержалась от искушения.
И все-таки позже обрадовалась случайной встрече на глухом берегу Локтевки. В тот памятный час на стороне Насти были явные преимущества. И тем горше было отчаяние, что Федор не для нее: будь она чуточку желанней — не убежал бы прочь, как испуганный зверь.
Прошла обида на Федора. В душе — одна пустота. Она тяготила, пригибала к земле. Чтобы разогнать тоску, Настя в свободные от работы дни ходила за грибами.
Лес хранил задумчивое молчание. Далеко лишь уносился веселый перестук неутомимых тружеников дятлов.
Стояла самая грибная пора. Большая охотница Настя до грибов. Бывало, больше всех набирала. Доверху наполнит корзины разноцветными шляпками, а не уймется — сыщет новые грибные поляны и ну ножом, как серпом, с новой силой работать до приятного, легкого покалывания в спине и ногах от частого нагибания. И не для себя резала Настя грибы, а для менее удачливых подруг.
Увлекшись, Настя незаметно ушла совсем не в ту сторону. И ушла бы еще дальше. Сквозь мелколесье неожиданно ударил ослепительный блеск. Минута, и Настя оказалась у озера Белого. С низких берегов в воду убегал густой лентой сочно-зеленый камыш. Озеро большое, но по красоте несравнимо с Колыванским — плоское, как лист стекла, и потому неприметное и грустное.
Веяло освежающей прохладой. Настя подошла к кромке камыша. В воздух винтом взвилась перепуганная дикая утка, разразилась истошным, громким криком. В просвете камыша чернел нос лодки-дощаника. «Сесть в лодку, уплыть на середину озера… прыгнуть в воду и конец…»
Настя вздрогнула.
По дороге,