Читать интересную книгу Росхальде - Герман Гессе

– Я слышу, идет Альберт, – быстро прошептала она, – сейчас он будет здесь. Мы еще поговорим. Все не так просто, как ты думаешь. Ты даешь мне свободу, больше свободы, чем я когда-либо имела или хотела иметь, и в то же время возлагаешь на меня ответственность, которая будет очень меня стеснять! Дай мне время на размышление. Ты ведь тоже принял решение не в одночасье, позволь и мне подумать.

За дверью послышались шаги, и вошел Альберт. Он удивленно посмотрел на отца, натянуто поздоровался поцеловал мать и сел за стол.

– У меня для тебя сюрприз, – доверительно начал Верагут. – Осенние каникулы вы можете провести с мамой и Пьером там, где вам захочется, да и рождественские праздники тоже. Я на несколько месяцев отправляюсь путешествовать.

Юноша не мог скрыть своей радости, но он сделал над собой усилие и живо поинтересовался:

– Куда же ты едешь?

– Пока точно не знаю. Сначала я еду с Буркхардтом в Индию.

– О, так далеко! Один мой школьный друг там родился, кажется, в Сингапуре. Там еще охотятся на тигров.

– Надеюсь, что это так. Если мне удастся подстрелить тигра, я, конечно же, привезу его шкуру. Но главным образом я буду там заниматься живописью.

– В этом можно не сомневаться. Я читал об одном французском художнике, который жил где-то в тропиках, на острове в Тихом океане, кажется. Вот где, должно быть, великолепно.

– Я тоже так думаю. А вы тем временем будете развлекаться, много музицировать и кататься на лыжах. А сейчас я хочу взглянуть, что поделывает малыш. Не беспокойтесь, пожалуйста!

Он вышел, прежде чем кто-нибудь успел ему ответить.

– Иногда папа просто великолепен, – сказал Альберт, не скрывая радости. – Отправиться в Индию! Это мне нравится, в этом есть стиль.

Его мать с трудом улыбнулась. Душевное равновесие ее было нарушено, ей казалось, что она сидит на суку, который только что подпилили. Но она молчала, сохраняя приветливый вид; тут у нее был большой опыт.

Художник вошел в комнату Пьера и присел к его кроватке. Он тихонько достал альбом для эскизов и начал рисовать голову и руку спящего мальчика. Он хотел, не мучая Пьера сеансами, попытаться в эти дни по возможности запечатлеть на бумаге и удержать в памяти его образ. Нежно и внимательно он воссоздавал милые черты, рассыпавшиеся мягкие волосы, красивые, нервные крылья носа, тонкую, безвольно покоившуюся руку и своенравную, породистую линию крепко сомкнутых губ.

Он редко видел мальчика в постели и сегодня впервые увидел его спящим с не по-детски открытым ртом. Рассматривая этот рано созревший выразительный рот, он обратил внимание на сходство со ртом своего отца, деда Пьера, который был человеком смелым, с чрезвычайно богатым воображением, но очень беспокойным. И пока смотрел и рисовал, его занимала эта полная глубокого смысла игра природы с характерными чертами и судьбами отцов, сыновей и внуков; хотя он не был мыслителем, но и его сознания коснулась тревожная и восхитительная загадка взаимосвязи и непрерывности жизни. Внезапно спящий открыл глаза и посмотрел на отца, и художник опять удивился, какими не по-детски серьезными были этот взгляд и это пробуждение. Он тут же отложил карандаш, захлопнул альбом, склонился над проснувшимся малышом, поцеловал его в лоб и весело сказал:

– Доброе утро, Пьер. Тебе лучше?

Мальчик счастливо улыбнулся и начал потягиваться. Да, ему лучше, гораздо лучше. Он стал медленно припоминать. Да, вчера он был болен, он еще чувствовал над собой угрожающую тень того ужасного дня. Но сейчас было гораздо лучше, он хотел только еще немножко полежать и насладиться теплом и отрадным покоем этого состояния, а потом он встанет, позавтракает и пойдет с мамой в сад.

Отец пошел позвать мать. Жмурясь, Пьер посмотрел в окно, где за пожелтевшими шторами сиял ясный, радостный день. Это был день, который что-то обещал, который благоухал всевозможными радостями. А вчера было так уныло, холодно и противно! Он закрыл глаза, чтобы забыть об этом, и почувствовал, как его затекшие от сна члены наполняются жизнью.

Вскоре пришла и мама, она принесла ему в постель яйцо и чашку молока, а папа обещал ему новые цветные карандаши, и все были милы и нежны с ним и радовались, что он опять здоров. Все было почти как в день рождения, не хватало только пирога, но он не переживал, так как по-настоящему есть ему все еще не хотелось.

Как только его одели в новый синий костюмчик, он пошел к папе в мастерскую. Вчерашний отвратительный сон забылся, но в его сердце все еще вибрировали отзвуки ужаса и страдания, и ему надо было убедиться, что вокруг него действительно солнце и любовь, и насладиться этим. Папа снимал мерку для рамы к своей новой картине и встретил Пьера с радостью. Но мальчик все же не захотел оставаться долго у отца, он пришел только поздороваться и почувствовать, что его любят. Ему надо было бежать дальше, к собаке и к голубям, к Роберту и на кухню, надо было со всеми поздороваться и обойти все свои владения. Затем он с мамой и Альбертом пошел в сад, и ему показалось, что прошел уже целый год с тех пор, как он лежал здесь в траве и плакал. Качаться ему не хотелось, но он погладил рукой качели и направился к кустам и цветочным грядкам, там на него повеяло смутным, словно из прошлой жизни, воспоминанием, ему показалось, что он уже блуждал когда-то между этими клумбами, одинокий, всеми забытый и безутешный. Теперь все снова жило и сияло, воздух был легок, и Пьер дышал им полной грудью.

Мать позволила ему нести корзинку с цветами, они складывали в нее гвоздики и большие георгины, а Пьер сделал еще и особый букет – позже он хотел отнести его отцу.

Когда они вернулись в дом, он почувствовал усталость. Альберт вызвался поиграть с ним, но Пьер хотел сначала немножко отдохнуть. Он удобно устроился на веранде в большом плетеном кресле матери, все еще держа в руке букет для папы.

Ощущая приятное изнеможение, он закрыл глаза, повернулся лицом к солнцу и с удовольствием почувствовал, как красные теплые лучи света пробиваются к нему сквозь опущенные веки. Затем он удовлетворенно оглядел свой красивый, чистый костюмчик и стал протягивать к свету свои начищенные желтые ботинки, то правый, то левый. Так хорошо было тихо и слегка утомленно сидеть в этом уюте и чистоте, вот только гвоздики пахли слишком сильно. Он положил их на стол и отодвинул от себя как можно дальше, насколько хватило руки. Надо бы скорее поставить их в воду, иначе они завянут прежде, чем их увидит отец.

Он думал о нем с непривычной нежностью. Как все произошло вчера? Он пришел к нему в мастерскую, папа работал, ему было некогда, и он стоял перед своей картиной такой одинокий, прилежный и немного грустный. Все это он помнил совершенно точно. А потом? Разве потом он не встретил отца в саду? Он напряженно пытался вспомнить. Да, отец ходил взад и вперед по саду, один, с каким-то отчужденным, страдальческим лицом, и он хотел позвать его… Как это было? То ли вчера и в самом деле произошло нечто ужасное, то ли кто-то говорил об этом, – он никак не мог вспомнить.

Откинувшись в глубоком кресле, он погрузился в свои мысли. Солнце золотило и грело его колени, но радостное чувство постепенно отступало от него. Он чувствовал, как его мысли все больше и больше приближаются к тому ужасному событию, и он знал, что, как только он вспомнит, эта жуть снова завладеет им; она стоит за спиной и ждет. Каждый раз, когда он в своих воспоминаниях подходил к этой границе, в нем поднималось гнетущее ощущение, напоминающее тошноту и головокружение, а в голове появлялась легкая боль.

Резкий запах гвоздик раздражал его. Они лежали на залитом солнцем плетеном столе и увядали; надо было не откладывая подарить их отцу. Но он больше не хотел, точнее, все же хотел, но его сковала такая усталость, и свет так резал глаза. И ему надо было во что бы то ни стало вспомнить, что же случилось вчера. Он чувствовал, что уже близок к этому, надо было только ухватиться за что-то, но это «что-то» всякий раз ускользало и исчезало.

Головная боль нарастала. Ах, зачем все это? Ведь ему сегодня было так хорошо!

Госпожа Адель позвала его из комнаты и тут же появилась на веранде. Она увидела лежавшие на солнце цветы и хотела послать Пьера за водой, но взглянула на него и увидела, что он безжизненно обмяк в кресле, а по щекам его текут крупные слезы.

– Пьер, мальчик, что с тобой? Тебе плохо?

Он посмотрел на нее, не пошевельнувшись, и снова закрыл глаза.

– Скажи же, моя радость, что у тебя болит? Хочешь в постель? Или давай поиграем? Где болит?

Он покачал головой и недовольно поморщился, словно она досаждала ему.

– Оставь меня, – прошептал он.

Она приподняла его и взяла на руки, и тогда он закричал тонким изменившимся голосом, словно в нем на миг вспыхнуло бешенство:

– Да оставь же меня!

Но его сопротивление тут же прекратилось, он поник на ее руках и, когда она подняла его, негромко застонал, мучительно вытянул вперед побледневшее лицо и затрясся в приступе рвоты.