Читать интересную книгу Избранные работы - Иоанн Зизиулас

Более того, везде, где Церковь существовала, она оказывала влияние на культуру. Это касается не только Византии или Средних веков на Западе, то есть тех случаев, когда мы можем говорить о христианской культуре. Это относится даже к периоду Нового времени, когда Церковь на Западе была откровенно и акцентированно отставлена в сторону как фактор, чуждый и лишний в деле создания гуманистической культуры. Многие гуманистические и моральные ценности современного общества суть не что иное, как христианские принципы морального поведения. Церковь не была настолько чужда человеческой жизни, как того хотели бы некоторые люди.

У Православной Церкви есть много причин для того, чтобы благодарить Бога. Мы никогда не были политически могущественными, разве что в Византии и в некоторых современных государствах, где православные составляли большинство. Но даже тогда мы сознательно развивали такие институты, как монашество, для того, чтобы напоминать самим себе, что Церковь не принадлежит этому миру. И вообще в истории Православия было гораздо больше периодов страдания и унижения, чем славы и обладания светской властью. Если наша Церковь может хвалиться, то прежде всего своими мучениками и подвижниками, а не мирской силой. И мы только можем благодарить за это Бога. Ибо, как говорит Павел, «сила Божия в немощи совершается».

Православная Церковь в XX веке в особенности должна быть благодарна Господу за то, что православное богословие заново открыло свои святоотеческие корни, осознало значение lex orandi (закона молитвы), прежде всего Святой Евхаристии, а также возродило дух Отцов Пустыни, благодаря впечатляющему возрождению монашеской традиции. Все это стало достоянием многих в контексте экуменического движения, где, несмотря на довольно слабое участие самих православных, свидетельство Православия было очень сильным.

Что касается разочарований и неудач, то здесь, я думаю, о многом стоит сожалеть и за многое каяться.

Не произошло истинной и глубокой христианизации мира. Церковная миссия была или недостаточной, как у нас, православных, или нехристианской по существу, что характерно для многих миссионерских усилий и рвения западных христиан. Мы смешали Евангелие с национальными и культурными ценностями определенного времени. И таким образом мы не смогли осуществить подлинную инкультурацию Церкви. Во многих случаях вместо христианской миссии имело место навязывание христианства людям помимо какой–либо связи с культурой. Христианство не относилось к людям с той любовью, с которой относился к ним Господь, и мы должны сожалеть об этом.

Кроме того, произошло трагическое разделение в самом христианстве. В особенности второе тысячелетие явило невиданные прежде в истории ненависть и борьбу в среде христиан. Вряд ли в данном случае следует искать того, кому можно вменить это в вину. Отцы–пустынники учат нас, что мы должны всегда осуждать себя за грехи всех других. Сейчас среди православных существует тенденция подчеркивать ответственность западных христиан за грех разделения и за зло, причиненное Православной Церкви нашими западными братьями. История, конечно, со всей очевидностью свидетельствует о той агрессивности, которая была проявлена Западом в отношении православных. Однако трагическая реальность христианского разделения в глубине своей связана также с неспособностью православных преодолеть психологию противостояния, подняться над ней — в духе прощения и любви. Более сильной оказалась конфессиональная ревность. В этом отношении второе тысячелетие было не слишком счастливым периодом церковной истории.

Другой недостаток — неспособность истолковать Евангелие в экзистенциальных категориях. Фундаментализм, конфессионализм и консерватизм убили Библию и догматы Церкви, превратив их в формулы, которые следует скорее сохранять, чем опытно переживать. Догматика и этика оказались разделены. То же самое произошло с lex credendi (законом веры) и lex orandi (законом молитвы). Богословие и благочестие превратились в две отдельные сферы. По существу это значит, что, чем благочестивее человек, тем менее он богослов. Подобные дихотомии возникли в отношении догматики и канонического права, экклезиологии и церковного управления. Епископы стали администраторами, и если они оказываются богословами, это воспринимается скорее как «служебное несоответствие». Все это привело к маргинализации богословия по отношению к обычной жизни, даже церковной жизни.

В Церковь проникли — особенно у нас, православных — национализм и этнофилетизм. Идея автокефалии превратилась в автокефализм, то есть в использование Церкви для обслуживания государственных или национальных интересов. Положение православной диаспоры в XX веке — это прямое, открытое нарушение принципов православной экклезиологии. Без всякого сомнения, мы не можем удовлетвориться подобной ситуацией, хотя, к сожалению, она «благословляется» на самом официальном уровне.

Это то, что мы унаследовали от прошлого, от двух тысячелетий истории Церкви. Одно дает нам основания для благодарения, другое — для покаяния. Осознание этого двойственного наследия чрезвычайно полезно на пороге нового тысячелетия. Проблемы, с которыми мы столкнемся в этот новый исторический период, требуют серьезного переосмысления нашего прошлого.

Наиболее важные вопросы в новом тысячелетии

Сегодня мы все знаем знаменитую теорию современного американского политолога, для которого новое тысячелетие — это период «конфликта цивилизаций». Независимо от того, прав он или не прав, для Церкви одной из основных проблем, с которыми ей придется иметь дело, будет (и я думаю, всегда была) проблема инкультурации. Что здесь может сделать Церковь?

Когда христианское Евангелие проповедовалось грекам, оно столкнулось с культурой, которая не просто была иной, но глубоко противоположной той, которая породила Евангелие исторически, то есть семитской культуре. Историки спорят о том, насколько эллинистическая культура проникла в иудаизм времен Иисуса Христа. Однако исследования патристического периода показывают, что инкультурация Евангелия в античном греко–римском мире было весьма нелегкой задачей.

Проблема была не просто в том, чтобы заменить политеизм библейской верой в Единого Бога. Проблема была глубже и затрагивала сам этос и менталитет, само воззрение на мир, характерное для греческой культуры. Как показывают реакции таких греческих философов первого века, как Цельс и неоплатоники, греческий ум не мог воспринять христианский исторический подход, включающий веру в Божественное воплощение и воскресение мертвых. На еще более глубоком уровне инкультурация христианства в патристический период натолкнулась на греческое мировоззрение потому, что оно отдавало приоритет «единому», единству вселенной и ее циклическому, упорядоченному движению, — в ущерб «многому», то есть «частным», конкретным существам, вплоть до отождествления «множественности» с Падением и злом. Другими словами, Евангелие, которое несло уважение к истории и эсхатологический взгляд на конец истории, поскольку он имеет гораздо большее значение, чем начало вещей, должно было стать частью культуры, не верящей в историю и считающей, что начало вещей — важнее, чем их конец, или «эсхатон».

И все же инкультурация тогда совершилась. Ученые расходятся во мнениях, была ли это успешная инкультурация, верная Евангелию, или «жесткая эллинизация», как считал Гарнак. Но с точки зрения нашей православной традиции, то, что произошло в патристическую эпоху, было именно успешной инкультурацией, поскольку чистота Евангелия не была утрачена.

В нашей нынешней ситуации то, что имело место в век патристики, может служить, если не моделью, которую нужно копировать, то, во всяком случае, примером, из которого мы должны извлечь уроки. Что это за уроки?

Во–первых, необходимо заметить, что в то время Церковь осознавала слабость греческой культуры, тот факт, что эта культура исчерпала свои возможности. Это понимание позволило Отцам Церкви, греческим и латинским, исходя из Евангелия, занять критическую позицию по отношению к античной культуре и предложить альтернативу. Ситуация, в которой мы находимся сейчас, в этом отношении не отличается от тогдашней, разве что Церковь не может противостоять культуре лицом к лицу, поскольку она, в определенной степени, участвовала в ее создании. Во всяком случае, Церковь должна иметь в виду, что сегодня мы переживаем конец исторической культуры, сформированной Просвещением, и что Евангелие должно быть отделено от нее и предложено в качестве альтернативы этой культуре.

Если Церковь не сможет этого сделать, придут другие, чтобы ответить на вопросы современного человека в нынешний переходный период, что, как я полагаю, уже делается. В патристический период тот факт, что Церковь вступила в содержательный диалог с окружающей культурой, препятствовал другим в него включиться. Отсюда нам следует извлечь урок: в наши дни Церковь должна занимать ведущее место в диалоге с доминирующей культурой на самом глубоком уровне, — чтобы избежать маргинализации.