Читать интересную книгу Волк среди волков - Ханс Фаллада

Так, насвистывая, сзывает он несколько женщин, посылает за столяром, еще в субботу вечером он, плохо ли, хорошо ли, приводит в порядок замок, окна застеклены, двери заперты.

— Теперь с Тешовами покончено! А вы, Аманда, перебирайтесь со своими пожитками в комнату Штудмана. Если только вы не опасаетесь…

— Людских толков, господин Пагель? Их не переслушаешь. Пусть себе болтают на здоровье, я так смотрю.

— Правильно. А если бы вы еще захотели взять на себя заботу о моей еде и белье — на этот счет меня последнее время не очень баловали.

— Минна-монашка…

— Минне приходится работать на кухне, а кроме того, она единственная из женщин не боится ротмистра. Ведь и санитару надо иногда выйти на свежий воздух. Она его заменяет.

— Вот это так! — сказала Аманда, очень довольная. — Вот на это она годится! Чтобы она да боялась мужчин, господин Пагель? Она всегда слишком мало боялась мужчин. А что получается, когда слишком мало боишься мужчин, какой шум и писк — вы в любой день можете слышать, проходя мимо сторожки, господин Пагель.

— Ну и язычок у вас, Аманда, — сказал Пагель, невольно рассмеявшись. Больной ротмистр и Минна-монашка — нет, не знаю, хорошо ли мы уживемся здесь с вами.

— Я не мешаю говорить вам, а вы не мешайте мне, — весело ответила Аманда, — все это проще простого. И почему бы нам не ужиться, господин Пагель?

2. СТАРИКУ РАЗРЕШИЛИ ВОЙТИ

Жена Ковалевского, тучная, расплывшаяся женщина, для которой еда была единственным смыслом жизни, сидела за столом и хлебала из миски, когда приказчик, усталый и промокший до нитки, вернулся домой. Заглянув в суповую миску, Ковалевский нахмурился, но промолчал. Отрезал ломоть хлеба, намазал его салом и тоже принялся есть, но к супу не притронулся.

Женщина, жуя, посмотрела на него своими злыми глазками, она тоже хотела что-то сказать, да жадность одолела. Она промолчала из обжорства.

Так, молча, сидели старики за столом, оба ели, он — хлеб, она — куриный бульон.

Лишь утолив первый голод, женщина заговорила.

— Ну и дурень же ты, — напустилась она на своего старика. — Такой вкусный бульон! Кого ты удивишь, если не станешь есть? — Она поискала ложкой в супе и выудила лапку. При виде лапки она пришла в такой восторг, что почти забыла свой гнев. — До чего жирная курица! Да, у Гаазе корма хватает. Она весила больше двух кило, а какое было сало, чудное, сплошное, янтарно-желтое сало, как раз такое, как нужно для супа. — От восхищения она зачмокала.

— Что, Зофи наверху? — несмело спросил старик.

Женщина, чавкая, сказала:

— А где же ей быть? Спят еще. — Она продолжала медленно жевать, хотя была совершенно сыта. Наевшись до отвала, она стала упиваться мечтами о новых пиршествах. — Сегодня ночью нам принесут бок косули. Косулю я люблю, если ее как следует прожарить. А как подморозит, он нам и кабана принесет…

— Не нужен мне кабан, не хочу я кабана! — в отчаянии воскликнул измученный старик. — Мы всегда были честными людьми, а теперь? Воры и с ворами знаемся. Я боюсь смотреть людям в глаза!

— Только не ворчи, — равнодушно сказала жена. — Ты же знаешь, он тебе ничего не спустит. Воры! Не пойман — не вор, а он слишком умен, чтобы попасться. В десять раз умнее тебя! В сто раз!

— Пора уж ему уехать, — пробормотал Ковалевский.

— Да, это на тебя похоже! — в бешенстве крикнула прожорливая женщина. В кои-то веки нашелся человек, который печется о нас, настоящий добытчик, и вот нате вам! Говорю тебе, если ты начнешь скандалить… говорю тебе… — Она размахивала ложкой, она не знала, чем ему пригрозить. Узкими, тонущими в складках жира глазками она шарила по комнате, как бы примериваясь, что схватить.

— Я тут все съем, и ты подохнешь с голоду! — выкрикнула она самую страшную угрозу, какую могла себе представить.

Муж с минуту уныло смотрел на нее. "Что мать, что дочь, — думал он. Пиявки жадные — удержу нет…"

Он повернулся и пошел к выходу.

— Посмей только пойти наверх! Посмей только завести с ним ссору!

Ковалевский уже подымался вверх по лестнице. С минуту он, отдуваясь, стоял у дверей в комнату дочери, мужество уже оставило его, и все-таки он постучал.

— Кто это? — после некоторой паузы с досадой откликнулась Зофи.

— Я, отец, — ответил он негромко.

За дверью пошептались, но потом ключ в замке повернулся. В дверях стояла Зофи. Она злобно посмотрела на отца и крикнула:

— Чего тебе? Ты же знаешь, Гансу надо выспаться. Галдите так, что глаз не сомкнешь, так нет, ты еще и сюда приперся. Ну, что случилось?

— Подойдите поближе, тестюшка, — раздался в глубине комнаты издевательски-любезный голос. — Очень рад! Зофи, не трещи, не болтай, это лестное посещение. Господин тесть пожаловали! Садитесь, прошу вас. Дай ему стул, Зофи, пусть сядет. Извините, тестюшка, что мы еще в постели. Знал бы я о высоком посещении, я б надел свой фрак… — Он, хихикая, смотрел на оробевшего старика. — То есть, точнее говоря, это не мой фрак. Но он на мне прекрасно сидит, это фрак господина ротмистра. Господин фон Праквиц был так любезен, что пришел мне на помощь, у меня было жидковато насчет гардероба!

Ковалевского так много в жизни ругали и высмеивали, что он притерпелся и сохранял в таких случаях безразличный вид, хотя, быть может, и страдал в душе.

Он стоял возле стула, уставившись в землю, и не смотрел на постель, где лежал Ганс Либшнер.

— Ты, Зофи… — тихо начал он.

— Ну чего тебе, отец? Да говори же! Снова начнешь ворчать из-за того, что кто-то чего-то недосчитался! Может быть, староста Гаазе так громко кричит из-за своей курицы, что ты уже и спать не можешь! Как бы ему не нарваться на что-нибудь похуже.

— У меня есть замечательные приводные ремни! — захихикал Либшнер. Отличные приводные ремни для подметок. Большой спрос, хорошая цена! Что с вами, отец? Я охотно возьму вас в компаньоны, десять процентов с выручки, ничего не пожалею для родственничков, не правда ли, Зофихен?

Старик безмолвно выслушал все эти насмешки. Когда же Либшнер замолчал, он еще раз начал:

— Зофи, господин Пагель снова спрашивал, почему ты не работаешь…

— Дождется он…

— Ну и пусть себе спрашивает! За всякий спрос бьют в нос! Уж я ему отвечу, пусть только сунется!

— Он говорит, если ты завтра не выйдешь копать картошку, он вечером переведет сюда в мезонин Минну-монашку!

— Ох, дождется он…

— Да, Ганс, съезди его по наглой роже, чтобы он целый месяц не мог пасти открыть! Много о себе воображает, болван.

— Правильно, Зофи! Но уж я-то не стану об него руки марать. Покорно благодарю. Это не по моей части, не моя это специальность. А для Беймера это подойдет! Беймер с удовольствием прихлопнет этого молодчика, ему уж ничего не понадобится на этом свете, он до конца жизни…

Молча слушал старик, теперь он поднял голову.

— Если с господином Пагелем что случится, я на вас донесу, — тихо сказал Ковалевский.

— Какое тебе дело до Пагеля, отец? — накинулась на него Зофи. — С ума ты сошел…

— Я помалкивал, — продолжал Ковалевский, — потому что ты моя единственная дочь, и потому что вы мне много раз обещали, что скоро уедете. Я извелся от мысли, что ты вот с таким…

— Не стесняйтесь, старичок! — донеслось с кровати. — Что за церемонии между родственниками? Каторжником, не правда ли?

— Да, каторжником! — настойчиво повторил старик. — Но не думаю, чтобы на каторге все были такие подлецы! Это воровство! Конца ему нет!.. Разве человек ворует нарочно, чтобы кому-то навредить? Ведь вам от этого никакой пользы, деньги, которые вы выручаете за краденое во Франкфурте и Остаде, ничего ведь не стоят…

— Потерпите, старичок, теперь уж недолго ждать. Как только я достану денег на дорогу и оборотный капитал, мы смываемся. Думаете, мне так нравится ваша хибара? Или я не могу расстаться с вашей богопротивной рожей?

Он стал насвистывать сквозь зубы "Ты ума лишился, мальчик!".

— Да! — с жаром воскликнул старик. — Уезжайте! Уезжайте в Берлин!

— Тестюшка! Вы только что сами мне разъяснили, что у нас нет денег! Или вы собираетесь выплатить мне наличными приданое вашей уважаемой дочери? Не-ет, дорогой мой, без денег в Берлин — и сейчас же засыпаться? Спасибо! Мы так долго ждали, что подождем еще несколько дней, а то и неделю — как придется…

— Но что же будет, если он и в самом деле посадит сюда Минну? вскипела Зофи. — Это ты нам наплел, ты просто хочешь нас выжить, отец!

Либшнер свистнул, он обменялся взглядом с Зофи. Она замолчала.

Ковалевский заметил этот взгляд.

— Так же верно, как то, что я здесь стою, — крикнул он дрожа, — как я надеюсь, что бог простит мне мою слабость, — если с господином Пагелем что-нибудь случится, я сам приведу сюда жандармов.

С минуту все трое молчали. В словах старика была такая сила, что те двое поняли: он это сделает.