я в жизни не едал — рассыпчатая, не оторвешься.
И рыба замечательная — варили мы потом из нее уху на берегу озера, — пелядь называется, и другая, по имени — простипома.
Валегу не очень огорчает скудость пейзажа. На жизнь он не жалуется. Корова, свиньи, гуси, куры, три мотоцикла (один, правда, зятя, другой уже отслужил свое), собственный, по-хозяйски сделанный дом. Работает столяром в коммунальном отделе. Семья большая — две дочери, два сына, трое внучат — «трижды дед, а бороды нет»… Всех в сборе сейчас нет: Анатолий с женой на Дальнем Востоке, младший, Борис, в Омске, в армии.
У плиты хлопочут домовитая хозяйка — «знакомьтесь, жена Елена» — и хитроглазая старшая дочь, Галя. Под ногами путается малыш. В руках у него московский подарок — золотая шоколадка-медаль. Он в растерянности: и съесть хочется, и нарушить красоту обидно. Что делать?
В перерывах между приемом пищи — назовем это так — гоняем по селу на мотоцикле, рассматриваем старые фотографии и делаем новые — наш третий спутник, фоторепортер журнала, веселый, неунывающий Коля, ни на секунду не расстается со своей шикарной японской фотокамерой, даже спит с ней, как солдат с винтовкой.
Вечером встреча со зрителем.
Инструктор райкома убедительно просит:
— Уговорите Михаила Ивановича сказать несколько больше, чем он произнес на прошлой встрече. Тогда он с трудом выдавил из себя: «Ну, воевал… Ну, бывает… Спасибо за внимание…» — и сбежал со сцены.
Мы расхохотались.
На этот раз он был разговорчивее. После инструктора райкома, по всем правилам осветившего нынешнее международное положение и ловко перешедшего от него к Сталинграду, а потом к Валеге, несколько слов сказали мы с Соловьевым, а затем со своего стула встал Валега. Свежеподстриженный, в глаженой беленькой рубашечке, он вышел вперед и, точно перед кем-то извиняясь, только начал было говорить о войне, о Сталинграде, как в зале потух свет. Милый мой Валега, он понял это как сигнал и мгновенно закруглился. Но минуты полторы все же говорил, не меньше.
Кстати, должен сказать, что не на людях, а в своем, так сказать, кругу Валега оказался гораздо общительнее, чем я предполагал. Нет, не болтлив, отнюдь, но нужное слово, нужное именно в эту минуту, меткое, точное, всегда найдет. И что особенно обрадовало меня, хотя и не было открытием, а только подтверждением, — это то, что в высказываниях своих, в мыслях, во всем своем поведении — я учуял это еще на фронте, и это звучит во всех его нынешних, стилистически не всегда безукоризненных, но всегда таких милых письмах, начинающихся всегда со слов «Дорогой и любящий друг Виктор Платонович…», — во всем этом заложена та редкая, но сразу бросающаяся в глаза тонкость и деликатность, которую я определил бы словом «интеллигентность».
Да, да, именно интеллигентность. Она не зависит от образования, от так называемого культурного уровня, положения в обществе, занимаемой должности. Нет, она — качество врожденное, от Бога. Вот и у Валеги оно такое. Прекрасная, увы, далеко не так часто встречаемая черта.
На обратном уже пути, в самолете, Юра Соловьев сказал мне: «Теперь бы я уже иначе играл бы Валегу». Между прочим, за эти три пролетевших как один час дня они оба сдружились, как дети, ни на минуту не расставались, и я долго еще сквозь сон слышал их нескончаемые ночные разговоры.
Я не уверен, что Соловьев прав. Мое глубокое убеждение, что Валега сыгран в фильме так, как надо, хотя и «собран» он был «с миру по нитке».
…………………………….
Вот так-то… Дед, отец, друг, шофер, сам Юра, а получился Валега. Ну, еще книга, мои рассказы. Думаю, что именно так и надо «лепить» роль. Не копировать живого человека — это не искусство, это подражание, обезьянничанье, — а, отталкиваясь от прочитанного, увиденного в жизни, создавать свое. Именно отталкиваясь, я уже писал об этом. Отталкиваться от образа, идти от него вовне, в мир, а не насильственно втискиваться в него, замыкаться. Это-то «отталкивание» и рождает художественную правду.
Как Валеге понравился фильм? О, Валега — человек деликатный, он никогда не скажет: «Не понравилось».
О книге он написал мне: «Можно почитать и кое о чем вспомнить. Сын Боря отбирает книгу у всех и сидит и читает, а за вопросами ходит ко мне и спрашивает: „Папа, а вот «кукурузник» какой самолет?“ А я ему говорю: „Не спал всю ночь, как и мы, бомбил, а мы минировали, ходили за «языком»“. Виктор Платонович, вы знаете, как вы пишете за пельмени и картошку в мундирах, все смеются надо мной, а ведь это была сущая правда. Все было так, только нужно подумать и представить».
Эта последняя фраза говорит обо всем. Именно подумать и представить. Ведь вся сложность с образом Валеги была в том, что ко мне он попал связным на Украине уже в 1944 году, в Сталинграде же был батальонным сапером, а я волею писателя, которому не в пример другим многое дозволено, столкнул его с Керженцевым именно в Сталинграде. Живой Валега все понял, ничуть не обиделся и сейчас после просмотра фильма сказал:
— Не были мы с вами в Сталинграде рядом, а вот сейчас посмотрел картину — и выходит, что были. Спасибо вам за это. И Юре Соловьеву спасибо. Смотрю я вот на него на экране и думаю: я или не я? В общем-то, вроде я. Неловко даже как-то получается, а что поделаешь — ведь это все правда.
…Керженцев лежит на дворе сталинградского домика под пыльными акациями и долго не может заснуть. Войны в Сталинграде еще нет. Рядом с ним в двух шагах Валега, свернувшись калачиком, прикрыв лицо рукой.
…………………………………..
Фильм «Солдаты» кончается фотографией героев и словами Керженцева:
«Где вы сейчас? Живы ли вы, друзья? Я вглядываюсь в ваши лица и стараюсь представить, как выглядите вы сейчас. Подумать только — Валега, Седых, — ведь вам уже за тридцать, женились, детишки растут. И ходят они уже, вероятно, в школу и пишут карандашом: „МИРУ — МИР!“ Счастливые, они не видели, не знают войны. Пусть же они ее никогда не узнают…»
Мне хочется закончить этими же словами, но адресованными уже не детишкам (у Юры Соловьева тоже уже свое дите, на голову перегнавшее его), а внучатам, пишущим, в свою очередь, как и их отцы, на косых линейках «МИРУ — МИР!»
— Счастливые, — хочется мне им сказать, — вы не видели, не знали войны. Пусть же никогда и не узнаете ее.
1971