Подожди, — сказал Мыслитель.
Сейчас они будут здесь.
Не спеши. Они идут медленно. Возможно, есть лучшее решение. Нельзя убегать вечно. Одну ошибку мы уже сделали. Другой быть не должно.
О какой ошибке ты говоришь?
Нам не следовало превращаться в тебя. Надо было остаться Оборотнем. Мы превратились, поддавшись слепому страху.
Но тогда мы не знали. Увидели опасность и среагировали. Нам угрожали…
Я мог что-нибудь придумать, — сказал Оборотень. — Но, может быть, так лучше. Меня уже подозревали. Наверняка установили бы за мной наблюдение. Или заперли бы. А так мы, по крайней мере, на свободе.
Если будем и Дальше убегать, — возразил Мыслитель, — нас хватит ненадолго. Их слишком много — слишком много на этой планете. От всех не спрятаться. Невозможно уклониться от всех и каждого. Математически шансы так малы, что на них не стоит рассчитывать.
У тебя есть какая-то идея? — спросил Охотник.
Предлагаю превратиться в меня. Я могу стать бугром или чем-то незаметным, например камнем в этой пещере. Заглянув сюда, они не увидят ничего необычного.
Погоди-ка, — сказал Оборотень, — идея неплохая, но могут возникнуть осложнения.
Проблемы?
Ты должен был бы уже разобраться. Не проблемы, а проблема. Климат планеты. Для Охотника здесь слишком жарко. Для тебя будет слишком холодно.
Холод — это недостаток тепла?
Да.
Недостаток энергии?
Правильно.
Трудно сразу запомнить все термины, — сказал Мыслитель. — Все надо разложить по мысленным полочкам, усвоить разумом. Однако я могу выдержать немного холода. А ради общего дела постараюсь выдержать много холода.
Дело не в том, выдержишь ты или нет. Конечно, ты можешь выдержать. Но для этого тебе потребуется огромное количество энергии.
Когда в тот раз я возник в доме…
Ты мог воспользоваться энергоснабжением дома. Здесь же энергию брать неоткуда, разве что из атмосферного тепла. Но и его становится все меньше и меньше, так как солнце давно село. Тебе придется рассчитывать на энергию тела. Внешних источников нет.
Теперь понятно, — сказал Мыслитель, — Но ведь я могу принять такую форму, которая позволит сэкономить энергию тела. Я могу удержать ее. При превращении вся энергия, которая сейчас останется в теле, перейдет ко мне?
Думаю, что да. Какая-то часть энергии уходит на само перевоплощение, но, мне кажется, небольшая.
Как ты себя чувствуешь, Охотник?
Мне жарко.
Я не о том. Ты не устал? Не испытываешь нехватку энергии?
Нет.
Будем ждать, — объявил Мыслитель, — пока они не подойдут почти вплотную. Затем превращаемся в меня, а я становлюсь ничем или почти ничем. Бесформенным комом. Лучше всего было бы растечься по стенам пещеры тонкой оболочкой. Но при такой форме я потрачу слишком много энергии.
Они могут не заметить пещеры, — возразил Оборотень. — Могут пройти мимо.
Нельзя рисковать, — сказал Мыслитель, — Я буду собой не дольше, чем это нам необходимо. Как только они пройдут, мы совершим обратное превращение. Если ты не ошибся в своих оценках.
Попробуй просчитай сам, — предложил Оборотень. — Все данные я тебе передал. А физику и химию ты знаешь не хуже меня.
Данными я владею, Оборотень. Но не навыком использовать их. Равно как не владею твоим образом мышления, твоей способностью к математике, твоим умением быстро схватывать универсальные принципы.
Прекращайте болтовню, — нетерпеливо оборвал их Охотник. — Давайте решать, что нам делать. Они идут, и мы превратимся в меня.
Нет, — возразил Оборотень, — в меня.
Но у тебя нет одежды.
Не важно.
А ноги? Тебе нужна обувь. Кругом острые камни и палки. И потом, твои глаза не приспособлены к темноте.
Они совсем близко, — предупредил Мыслитель.
Ты прав, — сказал Охотник, — Они спускаются сюда.
Глава 16
До начала ее любимой трехмерной программы оставалось пятнадцать минут. Элин дожидалась ее целый день, потому что Вашингтон наскучил ей. Элин уже не терпелось вернуться в старый каменный дом среди холмов Вирджинии.
Она взяла журнал и принялась бесцельно листать его, когда вошел сенатор.
Чем сегодня занималась? — спросил он.
Какое-то время следила за ходом слушаний.
Неплохой спектакль?
Очень интересно. Не пойму только, зачем ты извлек на свет это дело двухсотлетней давности.
Он усмехнулся:
Ну, наверное, отчасти для того, чтобы встряхнуть Стоуна. Я не могу смотреть на его физиономию. Думал, у него глаза лопнут.
Он только и делал, что сидел и сверкал ими, — сказала Элин, — Ты, я полагаю, доказывал, что биоинженерия — вовсе не такая новая штука, как считает большинство людей.
Он сел в кресло, взял газету и взглянул на яркие заголовки.
Да, — ответил он. — И еще я доказывал, что биоинженерия возможна, что она уже применялась, и довольно искусно, два столетия назад. И что, однажды с испугу забросив ее, мы не должны трусить опять. Подумать только, сколько времени мы потеряли — двести лет! У меня есть и другие свидетели, которые достаточно убедительно обрисуют это обстоятельство.
Он встряхнул газету, расправляя ее, и принялся за чтение.
Мать улетела благополучно? — спросил он.
Да, самолет поднялся незадолго до полудня.
На сей раз Рим, не так ли? Что там, кино, поэзия?
Кинофестиваль. Кто-то отыскал старые фильмы, кажется конца двадцатого века.
Сенатор вздохнул.
Твоя мать — умная женщина, — сказал он. — И способна оценить такие вещи, а я, боюсь, нет. Она говорила, что возьмет меня с собой. Возможно, тебе было бы интересно посмотреть Рим.
Ты же знаешь, что мне это неинтересно, — ответила она. — Ты просто старый жулик: притворяешься, будто тебе нравится то, что любит мама, хотя тебе нет до этого никакого дела.
Наверное, ты права, — согласился сенатор. — Что там по трехмернику? Может, я втиснусь в будку вместе с тобой?
Тебе отлично известно, что места там вдоволь. Милости прошу. Я жду Горацио Элджера. Минут через десять начнется.
Горацио Элджер? Это что такое?
Ты бы, наверное, назвал это сериалом. Он никогда не кончается. Горацио Элджер — тот, кто его сочинил. Он написал много книг, давно, в первой половине двадцатого века, а может, еще раньше. Тогдашние критики считали, что это дрянные книжки, и, наверное, так оно и было. Но их читало множество людей, и, по-видимому, книги вызывали в них какой— то отклик. В книгах говорилось, как бедный парень разбогател, хотя все было против него.
По-моему, пошлятина, — сказал сенатор.
Вероятно. Но режиссеры и сценаристы взяли эти дрянные книжки и превратили в документ общественной жизни, вплетя в историю немало сатиры. Они чудесно воссоздали фон; декорации в большинстве своем относятся, я думаю, к концу девятнадцатого или началу двадцатого века. И не только предметный фон, но и социальный, и нравственный… Это были времена варварства, ты знаешь? В фильме человек попадает в такие положения, что кровь стынет…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});