что в какой-то момент она достигнет конца нити и снова пойдет вниз, но уже растратив энергию. Через несколько часов снова будут толчки, однако не такие сильные.
На секунду я позволил себе поверить, что мы выкарабкаемся.
Но затем вспомнил о кабинах, находящихся под нами. Они тоже должны потерять скорость, либо их вообще сбросило. Возможно, сработала автоматическая защита. Но что толку гадать? Если нижняя кабина все еще поднимается с прежней скоростью, она вот-вот врежется в нас.
Я заговорил, заглушая стоны ушибленных:
– Прошу меня извинить, но я вот о чем подумал…
На объяснения не было времени. Или пассажиры последуют за мной, или останутся в кабине, но тогда пусть пеняют на себя. В аварийный шлюз нам не попасть – нужно не меньше минуты, чтобы пройти цикл всем семерым… теперь уже шестерым. Кроме того, чем дальше мы окажемся от моста, тем больше шансов уцелеть, когда кабины столкнутся.
По сути, выбора не оставалось.
Рукой в перчатке я неуклюже извлек из кармана на скафандре заводной пистолет. Прицелиться невозможно, но, к счастью, этого и не требуется. Я просто навел пистолет на паутину трещин, оставленную на стекле слугой.
Кто-то попытался остановить меня, не понимая, что я всего лишь пытаюсь спастись и спасти остальных, но я оказался сильнее, и мой палец нажал на курок. Нанодетали пистолета пришли в движение, высвобождая мощный заряд энергии молекулярного взаимодействия. Из ствола вылетел рой стрелок. Под их натиском паутина расширилась, стекло выгнулось наружу и разлетелось мириадами белых осколков. Образовалось рваное отверстие; через него воздушная буря вышвырнула нас в космос.
Я держался за пистолет, как утопающий за соломинку, и вертел головой, высматривая остальных. Вихрь раскидал их в разных направлениях, точно осколки осветительной ракеты. Однако все мы летели вниз, хотя и по разным траекториям.
Под нами была только планета.
Медленно вращаясь, я снова увидел кабину. Она все еще удерживалась на нити, продолжая уходить вверх, уменьшаясь с каждой секундой по мере моего падения. Затем – едва уловимое появление второй кабины, которая двигалась вверх по нити на нормальной скорости, и тотчас ослепительная, точно ядерный взрыв, вспышка.
Но вот свет погас, и не осталось ничего, даже нити.
Глава четвертая
Небесному Хаусманну было три года, когда он увидел свет.
Позднее, уже зрелым мужчиной, он будет считать это своим первым отчетливым воспоминанием, которое можно соотнести со временем и местом и которое определенно имеет отношение к реальному миру, – в отличие от иллюзий, обитающих на призрачной границе, что отделяет реальный мир от фантазий ребенка.
Родители запретили ему покидать детскую. Он проявил непослушание, отправившись в дельфинарий, – это темное и сырое место в чреве гигантского корабля «Сантьяго» считалось запретным. Но, по сути, мальчика соблазнила Констанца, которая провела его по лабиринту железнодорожных тоннелей, крытых переходов, пандусов и лестниц туда, где спрятали дельфинов. Констанца была лишь двумя-тремя годами старше Небесного, но казалась ему почти взрослой и запредельно умной. Все твердили, что эта девочка – гений, что однажды – возможно, когда Флотилия завершит свое долгое неспешное путешествие, – она станет капитаном. Это говорилось полушутя, но в то же время почти серьезно. Небесный мечтал, чтобы Констанца назначила его своим помощником, когда этот день наступит. Чтобы они сидели вдвоем перед панелью управления в главной рубке, которую он никогда не видел. Мечта не казалась смешной: взрослые постоянно твердили ему, что он тоже необычайно одаренный ребенок. Даже Констанца иногда поражалась возникавшим у него идеям. Но позже Небесный напоминал себе, что, несмотря на весь свой ум, Констанца не безупречна. Она узнала, как добраться до дельфинария, не попадаясь никому на глаза, но едва ли придумала способ вернуться незамеченными.
Впрочем, приключение того стоило.
– Взрослые их не любят, – сказала Констанца, когда они подошли к резервуару с дельфинами. – Хотят, чтобы дельфинов вообще не было.
Они стояли на скользкой от воды дренажной решетке. Резервуар представлял собой высокий стеклянный аквариум, залитый мертвенно-бледным светом, и уходил на десятки метров в темноту трюма. Небесный вгляделся в полумрак. Дельфины казались далекими серыми тенями в бирюзовой толще воды, их силуэты постоянно исчезали, дробясь на части, и вновь возникали среди причудливой игры бликов. Они казались не живыми существами, а скорее странными фигурами, отлитыми из мыла, – скользкими и не вполне реальными.
Небесный прижал ладонь к стеклу:
– Как можно не любить дельфинов?
– Знаешь, Небесный, с ними что-то не то, – сдержанно отозвалась Констанца. – Это не те дельфины, которые были на корабле, когда он улетел с Меркурия. Это их внуки, а может, правнуки. Они ничего, кроме этого бассейна, не видели, и у них нет родителей.
– Я тоже не видел ничего, кроме этого корабля.
– Но ты не дельфин, тебе ни к чему просторы океана.
Констанца замолчала, потому что один из дельфинов поплыл к ним. Его сородичи теснились в дальнем конце резервуара, возле устройства, состоящего из нескольких телевизионных экранов, которые показывали разные места. Остановившись в толще прозрачной воды у самого стекла, животное неуловимо, но очевидно изменилось. Секунду назад оно казалось полупрозрачным миражем, а теперь это было крупное, потенциально опасное существо из мышц и костей. Небесный видел фотоснимки дельфинов в детской комнате, но это существо выглядело незнакомым. Сетка тончайших хирургических шрамов опоясывала его череп, а вокруг глаз виднелись геометрически правильные выпуклости и борозды – контуры металлокерамических устройств, вживленных под кожу.
– Привет, – сказал Небесный, постучав по стеклу.
– Это Слик, – пояснила Констанца. – Во всяком случае, мне так кажется. Слик – один из самых старых.
Дельфин поглядел на мальчика; пасть изгибалась, точно в лукавой улыбке, взгляд казался одновременно и добродушным, и безумным. Потом он забился в воде, приблизив морду к лицу Небесного, и мальчик почувствовал, как стекло неслышно завибрировало. Что-то появилось в воде перед Сликом, словно сотканное из пузырьков. Вначале это казалось узором завихрений, случайным, как пробные мазки на полотне художника, но затем они начали обретать форму и упорядоченность. Голова дельфина лихорадочно дергалась, как будто животное агонизировало, поражаемое электричеством. Образ продержался лишь несколько секунд, но дельфин, несомненно, создал трехмерное изображение лица. Оно было не слишком четким, но Небесный знал, что это не просто фантазия, плод