Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Больше никто не поднимал рук. Поговорив еще немного, царь сбежал по лестнице, вспрыгнул на коня и галопом помчался к своему каменному жилищу. Полководцы последовали за ним, едва успев вспрыгнуть на своих коней.

Я поспешил вниз, чтобы оказаться в царских покоях заранее и услышать, что именно произошло на плацу. Дверь распахнулась; Александр рявкнул стоявшему снаружи стражнику:

– Никого! Ни по какому делу. Понял меня?

Царь влетел в комнату, с силой хлопнув дверью, прежде чем страж смог бы прикрыть ее. Меня он поначалу не заметил; бросив один-единственный взгляд на его лицо, я предпочел молчать. Александр был раскален добела, его блестевшее от пота утомленное лицо пылало гневом. Губы двигались, повторяя сказанное перед армией. Мне удалось расслышать лишь самый конец:

– Да, и расскажите своим домашним, как вы бросили меня, поручили заботам иноземцев, которых сами же завоевали. Вне сомнения, это создаст вам немалую славу среди людей и обеспечит благословение небес. Убирайтесь.

Александр запустил свой шлем в угол и принялся за панцирь. Я шагнул вперед, чтобы помочь ему с пряжками.

– Сам справлюсь! – Он раздраженно оттолкнул мои пальцы. – Я сказал, никого не впускать!

– Я был внутри. Что случилось, Александр?

– Ступай и выясни. Лучше уходи, сейчас я за себя не ручаюсь. Позже пришлю за тобой. Иди.

Я оставил его дергать ремешки и ругаться вполголоса.

Немного подумав, я направился в комнату царских телохранителей. Здесь только что появился тот из них, что держал под уздцы коня Александра, и я присоединился к сразу окружившей его толпе.

– То был мятеж, – рассказывал он. – Любого другого они бы просто-напросто убили. А, Багоас! Ты видел царя?

– Он не желает говорить. Я сидел на крыше и все видел. Что такого он сказал им?

– Ничего! То есть он объявил об освобождении ветеранов, благодарил их за мужество и верность. Все очень красиво и правильно. Он только собирался перейти к выплатам, когда кто-то из остающихся принялся кричать: «Отпусти нас всех!» А когда он спросил, что они хотят этим сказать, они принялись орать наперебой: «Мы тебе больше не нужны, это все проклятые ублюдочные варвары…» Ох, прости, Багоас.

– Продолжай, – сказал я. – Что потом?

– Кто-то завопил: «Отправляйся к своему отцу – к тому, что с рогами![104] Может, он пойдет за тобой». Александр не мог перекричать всех и поэтому спрыгнул вниз, в самую середку, – и давай арестовывать зачинщиков.

– Что? – изумился кто-то. – Сам, в одиночку?

– Никто и пальцем его не задел. Жутко было смотреть. Словно он и впрямь бог. У Александра был меч, но он к нему даже не притронулся. Они подчинялись, словно покорные волы. Знаете почему? Я знаю. Это из-за его глаз.

– Но потом он заговорил вновь, – подсказал я.

– А, ты видел? Он убедился, что арестованных увели, а потом забрался на помост и оттуда поведал воинам об их судьбе. Начал с того, что Филипп поднял их из грязи, когда они еще носили козьи шкуры… Это что, правда?

Стражник из наиболее благородной семьи ответил ему:

– Мой дед рассказывал, что только властители носили плащи. Он говорил, по этому можно было судить о человеке.

– А иллирийцы – они действительно совершали набеги на Македонию?

– Дед говорил, на ночь крестьяне прятались в крепостях.

– Ну, царь сказал, что Филипп сделал их повелителями всех тех народов, что прежде убивали их из отвращения, а когда умер, то оставил в казне шестьдесят талантов, немного золотых и серебряных чаш, а также пятьсот талантов долгу. Александр занял еще восемь сотен, с чем и пересек море, чтобы воевать в Азии. Вы слыхали об этом? Да, потом он напомнил им обо всем, что было позже, и напоследок сказал вот что: «Пока я вел вас, никто не был убит при отступлении». Он сказал: если кому-то хочется домой, то все они могут уйти хоть сегодня же – и хвастаться этим, когда доберутся, и доброй им удачи. Вот что он сказал им.

Один из наиболее юных предложил:

– Давайте пойдем к нему и расскажем, что чувствуем мы.

Стражники часто говорили так, будто были хозяевами Александру. Я всегда считал это забавным.

– Он никого не впустит, – заявил я. – Он прогнал даже меня.

– Он плачет? – спросил самый мягкосердечный.

– Плачет? Да он разгневан не хуже раненого льва! Держите свои головы подальше от его пасти.

Свою я берег до самого вечера. Александр не желал видеть никого из друзей, даже Гефестиона, чья ссора с Эвменом так и не утихла; думаю, Александр еще не успел простить этого. Слуги, принесшие трапезу, были выставлены, как и все прочие. Раненый лев не желал лечиться.

Ночью я отправился посмотреть, принял ли он ванну. Стражи, конечно, пропустили бы меня, но я боялся навлечь львиный рык на них самих, а потому попросил объявить обо мне. Изнутри раздался стон:

– Поблагодарите его, но не впускайте.

Про себя я отметил благодарность, которую не получил прежде; повторил попытку наутро – и был допущен.

Александр все еще зализывал раны. Вчерашний гнев, настоявшись, обратился глубокой обидой. Он только об этом и говорил. Я побрил, искупал и накормил царя. Все остальные пока что оставались за дверью. Александр передал мне большую часть своего обращения к армии – пламенные, яростные слова, слишком колкие, чтобы держать при себе. В этом он походил на женщину, вновь и вновь оживлявшую в памяти последнюю перебранку с любовником, слово за словом.

Как раз после завтрака в двери постучал стражник:

– Царь, пришли македонцы из лагеря, они просят дозволения говорить с тобой.

Александр переменился в лице, хотя нельзя сказать уверенно, что глаза его загорелись. Он едва заметно наклонил голову.

– Спроси их, – сказал он, – что они до сих пор делают здесь, если покинули меня еще вчера? Передай, что я никого не принимаю; я занят тем, что готовлю всем им замену… Пусть забирают свои деньги и убираются с глаз долой. Багоас, ты не сыщешь мне инструменты для письма?

Весь день он работал за столом, перед отходом ко сну был задумчив. В глазах его что-то сверкало, но он не желал делиться. На следующее утро Александр послал за своими полководцами. С этого момента дворец кишел военачальниками – по большей части персами. Вся Опида бурлила, словно растревоженное осиное гнездо.

Македонский лагерь все еще был набит воинами. Не желая оказаться разорванным в клочья, я старался обходить его стороной, выискивая более подходящие места для прогулок. Суматоха была неописуемая, и вскоре я уяснил, в чем дело. Александр собирал новую, исключительно персидскую армию.

Речь не шла о нескольких новых частях, вроде Наследников. Все основные полки македонской армии – Серебряные Щиты, Соратники-пехотинцы – набирались из персов. Только главные македонские полководцы и самые верные друзья Александра оставались при прежних должностях. Даже сами Соратники должны были смениться персами, по крайней мере наполовину.

В первый день были оглашены приказы. На второй военачальники приступили к работе, а Александр наделил рангом царской родни всю персидскую знать, имевшую его при Дарии; теперь все эти люди могли целовать его в щеку, вместо того чтобы падать ниц. К их числу он добавил восемьдесят македонцев, сыгравших вместе с ним свадьбу.

В пыли, что поднялась снаружи, впору было задохнуться. В покоях Александр в своем персидском облачении принимал присягу от вновь назначенных персов, то и дело подставляя щеки для поцелуев. Я наблюдал, спрятавшись в тень, и думал: «Теперь он весь наш, без остатка».

Было очень тихо; мы все знаем, как подобает вести себя в присутствии владыки. Нараставший на террасе шум звучал тем отчетливее: тяжелый звон, будто гремело сваливаемое в кучу железо, и явная тоска в македонских голосах, по обыкновению отнюдь не приглушенных.

Шум становился все громче. Македонские военачальники переглядывались меж собой и украдкой бросали испытующие взгляды на Александра. Царь вновь наклонил немного голову и, послушав, продолжал говорить как ни в чем не бывало. Я выскользнул из зала выглянуть в окно наверху.

Терраса была заполонена ими, причем те, кому не оставалось места, ждали на площади. Все с пустыми руками, ибо успели сдать оружие. Они стояли перед воротами дворца, потерянно шушукаясь. Более всего они походили сейчас на собак, вырвавшихся на волю и бежавших в лес, но вернувшихся домой, чтобы обнаружить запертые на ночь двери. Скоро, подумал я, они скорбно завоют, запрокинув головы.

И разумеется, очень скоро они принялись оглушительно взывать, подобно потерянным душам: «Александр! Александр! Александр, впусти нас!»

Он вышел. Исторгнув громкий вопль, все, как один, попадали на колени. Самый ближний к царю воин с плачем вцепился в подол его персидского одеяния. Александр молчал; он просто стоял и смотрел на них.