Читать интересную книгу Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Вы видите из этого, дорогой друг, что не только в течение нынешней зимы, но вряд ли и когда-нибудь понадобятся те экстраординарные суммы, о которых Вы пишете.

Вот мои планы. Отсюда я еду к брату Модесту (быть может, я остановлюсь на несколько часов в Киеве, где мне нужно будет купить pince nez и некоторые другие необходимые вещи), потом через Москву, где остановлюсь на один день, в Петербург. Здесь нужно будет пробыть недели две, а потом в Каменку, из коей я выеду 15 ноября и, надеюсь, прямо в Неаполь.

Напрасно я вчера сказал Вам, что почти все кончено. Сегодня я еще очень упорно трудился над изменением переложения третьего действия. Оказалось, что оно сделано хорошо, но слишком трудно. Все это урок мне! Нужно самому делать переложения, как это ни скучно.

Все, что Вы пишете о Коле, заставляет меня проникаться к нему величайшей симпатией. Вы совершенно верно говорите, что в мужчине пассивная натура-недостаток огромный. Сколько мне кажется, то, что в Коле Вы называете слабостью, есть, скорее, признак избранной и сильной натуры. Ведь в его характере нет самодурства? Он, по всей вероятности, оттого и несколько свысока смотрит на человеческий род, что инстинктивно чувствует свою будущую силу. Я чувствую, что не только в материальном смысле, но и в нравственном он будет выше уровня. Его лихорадочная и стремительная деятельность-очень многозначительный признак. Мне бы очень хотелось знать, милый друг, в каких классах Коля и Саша. Кто их классные воспитатели? При случае скажите мне об этом. Теперешний директор Училища правоведения И. С. Алопеус был моим воспитателем. Это очень ограниченный, но очень хороший, т. е. добрый человек.

Если Пахульский навестит меня в четверг вечером, то я буду очень рад. Не захватит ли он скрипку и не сыграет ли мне чего-нибудь? Впрочем пусть Влад[ислав] Альбертович не стесняется этой просьбой.

Еду я в субботу утром.

Относительно октябрьской суммы поступите, друг мой, как Вам угодно.

Что-то давно я не кланялся Юлье Карловне. Однако ж из этого не следует, что я не думаю о ней. Напротив! очень часто. Ее значение в ряду других членов Вашего семейства часто занимает меня. Потрудитесь, милый друг, передать Ю[лье] К[арловне] мое почтение.

Какие чудные дни стоят на мое счастье!

Ваш П. Чайковский.

126. Мекк - Чайковскому

Браилов,

30 августа 1879 г.

1/2 9-го утра.

Мой милый, бесподобный друг! Ваше письмо привело меня в неописанный восторг. Мысль пожить с Вами некоторое время в Неаполе до того меня восхищает, что мне хотелось бы ехать туда сейчас, сию минуту, а до этого времени я неохотно ехала за границу, но только, милый, дорогой, пожалуйста приезжайте туда не позже 15 ноября, потому что я могу прожить там только до 10 декабря, так как я к рождеству должна вернуться в Россию к своим мальчикам, а ехать из Неаполя надо долго, и к тому же мне надо не позже 22 декабря быть уже в Петербурге, к тому времени, как их распускают из училища. По моим расчетам я должна приехать в Неаполь 7 ноября, а вы пятнадцатого, не правда ли? Но, во всяком случае, я горячо и глубоко благодарю Вас, мой несравненный, обожаемый друг. Вы не знаете сами, сколько блага Вы мне доставляете.

В котором часу Вы уезжаете в субботу” друг мой? Как ни тоскливо мне расстаться с Вами теперь, но когда есть золотая надежда впереди, то это все-таки много утешает в настоящем горе.

У меня вчера весь день и прошлую ночь невыносимо болели зубы, поэтому извините, друг мой, что письмо неопрятно....

Как мне жаль, милый друг мой, что Вы имеете так много хлопот с фортепианными переложениями Вашей оперы. От этого Мессера я и не ожидала ничего хорошего, потому что мне это имя совсем неизвестно, а я постоянно окружена музыкантами, [так] что знаю имена всех хороших музыкантов, да и по большей части сама имела с ними дела. Скажите, Друг мой, отчего Вы не поручили сделать клавираусцуг Галли? Ведь он хороший музыкант и по специальности пианист, и последнее,- очень хороший. Он для меня очень много играл в Москве, и я всегда восхищалась его игрою и в то же время недоумевала, как это человек такой дюжинный, пустой и даже глупый может играть с таким вкусом, изяществом, экспрессиею, и все это объясняла себе замечательным даром подражания. Он и сочиняет очень мило и все по тому же свойству.

Вчера вечером по случаю страдания от зубной боли я просила Генриха Пахульского поиграть для меня и первое назначила сыграть Ваш Scherzo, op. 2. Что это за оригинальная, прелестная вещица, я просила его повторить ее несколько раз. Он не знает еще его твердо, только здесь прочитал раза два. Скажу Вам свое мнение об этом молодом музыканте.... Теперь, и при более близком ознакомлении с ним, я остаюсь при том же убеждении, что мой воспитанник гораздо более богатая натура, чем старший брат. Мой очень умен, впечатлителен, энтузиаст, увлекающаяся натура, тогда как старший,это варшавский джентльмен, похожий больше на англичанина, чем на поляка, нигде не выходящий из своего масштаба. Владислав сделает десять глупостей в один день, и все они мне будут гораздо симпатичнее безукоризненности его брата, потому что все происходят от искреннего, неудержимого увлечения. Это бесшабашный энтузиаст, натура бесконечно добрая и безгранично увлекающаяся, а Генрих, этот родился в виц-мундире, консерватор и рутинер. Который Вам больше нравится, друг мой?

Однако я опять без конца болтаю с Вами, а тут сейчас зазвонят к завтраку, а я еще свой туалет не кончила.

До свидания, дорогой мой, бесценный. Юля также очень радуется тому, что Вы приедете в Неаполь. Она видит, какое благодетельное действие Вы на меня производите, и сама умеет ценить Вас. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

127. Чайковский - Мекк

Сиамаки,

30 августа [1879 г.]

Милый друг! Я уезжаю в субботу в десять часов утра. Поезд отходит в одиннадцать часов десять минут из Жмеринки. По этому поводу я хотел просить Вас сказать мне, можно лп на Б рапповском полустанке брать билеты и сдавать багаж. Потрудитесь мне ответить не письменно, а через Пахульского.

Теперь к Вам большая просьба. Так как я отсюда еду к Модесту, у которого останусь, быть может, дней десять, а Алешу мне нужно отправить в Каменку, а между тем мне бы хотелось, чтобы мои работы как можно скорее были отправлены в Москву, то я хотел бы послать все мои писания по почте на имя Юргенсона. Для этого нужно хорошо завернуть и зашить их в клеенку, а в Симаках этого никто не сумеет сделать. Не будете ли Вы столь добры приказать устроить мне это в Браилове, где в конторе, вероятно, умеют делать посылки? Если да, то я сегодня вечером вручу Влад[иславу] Альбертовичу все мои писания и его попрошу завтра сделать на посылке надпись. Затем буду просить Вас приказать, если можно, завтра же отправить все это. Простите, милый друг, что беспокою Вас.

Еще прибавлю, что если на посылке будет сказано: и з Жмеринки от Чайковского, то Юргенсон не узнает, что я гощу у Вас, а я, как и Вы, конечно, не желаю, чтобы он это знал. Я писал ему отсюда, не называя местности, и он и не подозревает о том, что я Ваш гость.

Потрудитесь на это ответить мне, не давая себе труда писать, а тоже через Влад[ислава] Альбертовича.

Как меня бесконечно огорчает Ваша зубная боль! Я по опыту знаю, что это такое.

Более обстоятельно буду писать Вам сегодня вечером и завтра, т. е. продолжать свой дневник.

Ради бога, будьте здоровы.

Ваш П. Чайковский.

Простите небрежность писания!

128. Чайковский - Мекк

Симаки,

1879 г. августа 29-31. Сиамаки.

29 августа.

Наконец сегодня, когда я окончил исправление клавираусцуга третьего действия и сделал корректуру печатающейся теперь партитуры известного Вам Сербо-русского марша, оказалось, что уже ровно нечего делать, если б даже мне и вздумалось заняться, И тотчас же после этого, несмотря на все удовольствие чувствовать себя имеющим право на праздность, я сознал все благодетельное значение серьезного, поглощающего мысли и чувства труда. Он по временам утомляет и раздражает, но зато имеет свойство отвлекать от неудовлетворительных сторон действительности, от беспокойств и забот насчет благополучия ближних. Как будто обрадовавшись, что я свободен и место опустело, тысяча разных тревожных мыслей осадила меня. И пошатнувшееся здоровье сестры, и Ваши частые головные боли, и служебные обстоятельства Анатоля. и некоторые неудобства в положении Модеста в доме г. Конради, и Ваше до сих пор еще не устраивающееся браиловское хозяйство, и Тася, и судьба моей оперы, которая, бог знает, когда и как состоится,-все это нахлынуло сразу. А тут еще страх и грусть по поводу отъезда из Симаков настолько сильные, что я чуть не прослезился и не кинулся в объятия входившего в комнату Леона! Одним словом, нервы мои, заметив, что я не нуждаюсь в напряжении их для работы, изволили расшалиться. Чтобы покончить с ними, я предпринял громадную пешеходную прогулку один в далекий лес, где еще ни разу не был. Разумеется, средство отлично помогло, и в эту минуту, возвратившись и севши писать Вам, я только ощущаю радость при мысли, что нахожусь еще в Симаках и что пишу к Вам не далее, как за четыре версты. Буду эти последние дни наслаждаться своим правом на праздность. Завтра Сашины именины. Как странно подумать, что он уже в Пегербурге! Поздравляю Вас. дорогой, милый друг.