вынес туда стулья, и они расположились на воздухе.
— Сколько порций хашламы продаст в день Викентий Иалканидзе — об этом сообщать в полицию? Ясно, не за этим они его сюда посадили, — вернулся Иалканидзе к их разговору. — И не для того нужен был им Астион, чтобы передавать про всех беглых и пришлых, кто через этот духан пройдет. За полгода не перечесть, сколько останавливалось здесь разбойников и всякого темного люда. Астион все видел, все слышал, но дальше вон того нужника шагу не ступал. От Харнали до пристава двадцать верст полных, до полиции — шестьдесят. Удодов как привел Астиона, так через три дня и угнал своих каторжников, поминай как звали. Захоти даже Астион, куда, кому и как ему доносить?.. Да еще он дурак дураком, каких свет не видывал! Нет, он не фискал, не то вон в той комнате Бодго Квалтава остановился…
— Кто, говоришь? — встрепенулся Туташхиа.
— Бодго Квалтава, разбойник, бандит… — Иалканидзе осекся, будто что-то ударило ему в голову, и лицо его озарилось догадкой.
— Бодго Квалтава! — промолвил Туташхиа. — Он один или с кем-нибудь?
Духанщик с трудом оторвался от своих мыслей:
— Да… что тебе надо?.. Один, не один!.. Товарищ с ним.
— За последние пятнадцать лет повешено пять товарищей этого Квалтава, — медленно проговорил Туташхиа. — А сколько еще уложил в перестрелках!.. Это очень дурной человек. Припрет его полиция к стенке — он оставит у нее в руках товарища, а сам смоется. Этим и жив, за этим и таскает за собой товарищей.
Иалканидзе сплюнул, выругался и снова погрузился в мысли, нахлынувшие на него при имени Квалтава.
— О чем задумался, Викентий? — спросил Дата.
— Мыслишка одна забрела мне в голову. Но о ней после. Я тебе об Астионе скажу, раз уж мы о нем заговорили. Нет, не фискалить его сюда посадили…
— Ты говоришь, он дурак. Это и полиции известно.
Дурака они в стукачи не возьмут, — согласился Туташхиа.
— Не возьмут — твоя правда. Так кто же он, как ты думаешь? Я тебе скажу, кто. Он — палач! Я это понял еще до того, как он у меня служить начал. Он поселился у меня, пожил немного, и я послал его в деревню, будто бы по делу, а сам обшмонал его барахлишко. Нашел яд.
— Ты погляди-ка! Чем тупей человек, тем легче убивает! Толково они подобрали, — сказал Туташхиа.
— Теперь ты понял, зачем он мне здесь понадобился? Откажись я от него, они б толкнули его в другое место. Что мне тогда с ним делать? А ничего и не сделаешь.
— Ты все сделал правильно, — проговорил Туташхиа негромко.
Абраг смотрел в небо. Иалканидзе думал.
— Однажды я подарил Эле, моей сестре, кусок материи на платье, — сказал Туташхиа, и в голосе звенела печаль. — Такой он был синий, и по синему полю рассыпан был жемчуг, крупный и мелкий, как эти звезды.
А мысли Иалканидзе все вертелись и вертелись вокруг немого слуги. Больше всего он жаждал понять, узнал Астион Туташхиа или нет. Об этом ему и хотелось поговорить, но. он чувствовал, что душа гостя совсем не здесь, и не хотел мешать ему.
Пробежал ветерок, принеся с собой запах леса со склона, и Туташхиа почувствовал, как встревожен и взволнован друг.
— Он очень пристально поглядел на меня, но мне кажется, не понял, я это или кто-то другой.
— С тех пор прошло сколько времени, — рассмеялся Иалканидзе. — В тюрьме у тебя была борода, а бритого поди узнай тебя. Да и темень какая… Сколько времени вы провели тогда вместе?
— Дня два, от силы — три. Арестанты распознали, что он за птица, начальство перепугалось, что его пришьют, и забрали куда-то… Викентий… я привел коня!..
— Ты что говоришь? Значит, ты узнал, кто он, тот человек? Да говори, ради бога…
Туташхиа долго набивал трубку.
— Мне верные люди сказали, но и других надо спросить… тогда уже совсем поверю. Я сейчас, дорогой повидаюсь с одним… проверю… — Туташхиа взглянул на Иалканидзе и, увидев, в каком тяжелом он напряжении, сказал:
— А человек этот — мой двоюродный брат Мушни Зарандиа.
— Я так и думал, Дата, да не набрался духу сказать тебе… Двоюродный брат!
Сильнее подул ветер, и похолодало. Они долго молчали, пока Иалканидзе не продрог.
— Может, пойдем?
Они забрали стулья и закрыли за собой дверь. Туташхиа взял со стола газету, взглянул на число, проглядел заголовки и принялся читать.
— Я открою дверь, здесь душно, — и духанщик распахнул дверь, ведущую в зал.
В духане было два этажа. Первый этаж был отведен под обеденный зал, кухню и всякие службы. На втором этаже размещались жилые комнаты: по три с каждой стороны вдоль фасада и по две — на торцах. Все комнаты выходили на узкий внутренний балкон, который галереей обвивал весь зал изнутри. С каждой стороны в зал сбегало с балкона по лестнице. Из распахнутой двери был виден сейчас почти весь балкон и часть обеденного зала внизу. Зал был освещен огромной керосиновой лампой, спускавшейся с потолка. Если посетители хотели, можно было зажечь маленькие лампы, развешанные по стенам, над столами.
— Это тот самый Квалтава, который погубил семью духанщика из Чаладиди?.. А потом ты встретил сына духанщика в Тифлисе? Этот?
— Да, он самый. Сколько же теперь лет этому Квалтава? Всю жизнь он только и делает, что обдирает и грабит, почти вся добыча остается ему одному, а какова доля его товарищей, я тебе сказал. Куда ему столько денег? Хотел бы я знать, зачем ему столько? Где-нибудь его да пристрелят, и прахом пойдут все эти грабежи, убийства и сколоченное на крови богатство. Чего-то я здесь не пойму.
Туташхиа снова взялся за газету, а Иалканидзе принялся ходить взад и вперед, что-то обмозговывая и прикидывая. Наконец, видно, что-то придумав, присел к столу и сказал:
— Не хотел я тебя тревожить… здесь, может статься, шуметь начнут…
— Пусть шумят, раз тебе так нужно, — сказал Туташхиа, не отрывая глаз от газеты.
— Нужно.
Абраг придвинул к себе хурджин и снова ушел в чтение. Из комнаты напротив вышли двое в великолепных чохах, украшенных драгоценными поясами и кинжалами. У каждого — маузер.
— Не узнал? — спросил Иалканидзе, когда гости спустились вниз.
— Узнал. Этот негодяй сильно сдал. Второй — Дата Чочиа. Отгрохал пятнадцать лет каторги и, вернувшись, вроде бы взялся за ум. Но вижу, набрел, наконец, на ту смертную дорожку, что ему суждена. Он и до каторги живую душу во много не ставил, а уж сейчас за двугривенный любую голову принесет. Когда они пришли?
— Сегодня, после