Читать интересную книгу Творения и Гимны - Симеон Новый Богослов

Августин — муж великой веры; он живет верою и надеждою и преисполнен любви к Богу, как своему Творцу и благодетелю, как к небесному Отцу, Который озарил его светом Своего познания и, после многолетняго рабства страстям, из тьмы греховной призвал в этот чудный Свой свет. Но преп. Симеон стоит выше Августина: он превзошел не только чин веры и надежды, не только рабский страх, но и сыновнюю любовь к Богу. Не созерцая только пред очами Божественный Свет, но и имя Его внутри своего сердца, как неизреченное сокровище, как всего Творца и Царя мира и самое царство небесное, он недоумевает, во что ему еще верить и на что еще надеяться. Преп. Симеон любит Бога не потому только, что он познал Его и чувствует сыновнюю любовь и благодарность к Нему, но и потому, что он непосредственно созерцает пред собою Его неизъяснимую красоту. «Не видите ли, друзья, восклицает Симеон, каков и сколь прекрасен Владыка! О не смежайте очей ума, взирая на землю!» и пр. Душа преп. Симеона, как невеста, уязвлена любовию к своему Божественному Жениху — Христу и, не будучи в состоянии всецело узреть и удержать Его, истаявает от скорби и любви к Нему и никогда не может успокоиться в поисках Возлюбленнаго своего, насладиться созерцанием красоты Его и насытиться любовию к Нему, любя Его не мерою любви доступной человеку, но превышеестественною любовию. Преп. Симеон стоит гораздо ближе к Богу, нежели Августин: он не только созерцает Бога, но и имеет Его в сердце и собеседует с ним, как друг с другом, и получает от Него откровение неизреченных таинств. Августина поражает величие Творца, Его превосходство над тварями, как неизменяемаго и вечнаго Бытия над бытием условным, временным и смертным, и это сознание неизмеримаго превосходства Творца отделяет Августина от Бога почти непроходимою гранью. И преп. Симеон сознает это превосходство Творца над тварями, но его поражает не столько неизменяемость и вечность Божества, сколько Его непостижимость, неуловимость и неизреченность. Идя в богопознании еще далее Августина, он видит, что Божество превышает представление не только человеческое, но и невещественных умов, что Оно превыше даже самой сущности, как пресущественное, и что самое уже бытие Его непостижимо для тварей, как несозданное. Однако Симеон, несмотря на это и сознавая притом гораздо глубже Августина свою греховность и испорченность, настолько глубоко, что считает себя хуже не только всех людей, но и всех животных и даже бесов, несмотря на все это, преп. Симеон по благодати Божией видит себя превознесенным на высоту величия, созерцает себя в непосредственной близости к Творцу, как бы другим Ангелом, сыном Божиим, другом и братом Христовым и Богом по благодати и усыновлению. Видя всего себя обоженным, украшенным и во всех своих членах блистающим Божественною славою, Симеон исполняется страхом и благоговением к себе самому и с дерзновением говорит: «Мы делаемся членами Христовыми, а Христос нашими членами. И рука у меня несчастнейшаго и нога моя — Христос. Я же жалкий — и рука Христова и нога Христова. Я двигаю рукою, и рука моя весь Христос… двигаю ногою, и вот она блистает, как и Он». Августин далеко не поднялся до такой высоты, и вообще в его «Исповеди» нет и речи о тех высоких созерцаниях и о том обожении, каких сподобился преп. Симеон.

В конце концов об «Исповеди» бл. Августина и о Божественных гимнах преп. Симеона должно сказать, что автобиография западнаго учителя превосходит характеризуемое произведение восточнаго Отца своею стройностию и, пожалуй, литературным изяществом (хотя и гимны преп. Симеона далеко не лишены своего рода поэтической красоты), но силою религиознаго чувства, глубиною смирения и высотою своих созерцаний и обожения, изображенных в гимнах, преп. Симеон далеко превосходит бл. Августина в его «Исповеди». В последнем произведении нарисован, можно сказать, тот идеал святости, до котораго могло когда–либо достигнуть западное христианство; тогда как в Божественных гимнах преп. Симеона Нового Богослова дан еще более высокий идеал святости, свойственный и сродный нашему восточному Православию. Августин, каким он представляется по его «Исповеди», это — человек безспорно святой, мыслящий, говорящий и живущий вполне по–христиански, но все же еще не отрешившийся совершенно от земного мудрования и не свободный от уз плоти. Преп. же Симеон — не только святой, но и во плоти небожитель, едва касающийся стопами земли, умом же и сердцем витающий в небесах; это небесный человек и земной Ангел, не только отрешившийся от всякаго плотского мудрования, но и от земных мыслей и чувств, не удерживаемый по временам даже и узами плоти, не только освятившийся душою, но и обожившийся телом. У Августина, при всей нравственной безупречности его духовнаго облика, мы видим еще весьма много сроднаго нам: земного, вещественнаго, плотянаго, человеческаго; тогда как преп. Симеон поражает нас своею отрешенностию от мира, от всего земного и человеческаго, своею одухотворенностию и недосягаемою, как кажется нам, высотою совершенства.

Об «Исповеди» бл. Августина много написано и сказано одобрительнаго и похвальнаго не только на западе, но и у нас в России. О Божественных же гимнах преп. Симеона Новаго Богослова никто почти ничего не сказал и не написал, и не только у нас, но и на западе. Алляций находит в гимнах преп. Симеона особенное благочестие, пышные цветы, которыми душа–невеста желает украситься, и благоухания, превосходящия всякия ароматы; о Боге в них говорится, по его словам, не только назидательно, но и усладительно, хотя нередко более в изступлении. «Увлекательные гимны (Симеона), в которых он изобразил свои стремления и свое счастье, пишет Голль, по своей непосредственной силе далеко превосходят все, что когда–либо произвела греческая христианская поэзия». Вот почти и все, что можно найти о гимнах преп. Симеона в западной литературе. Но к характеристике их сказать этого было бы слишком мало. Для того, чтобы лучше оттенить содержание и достоинства Божественных гимнов преп. Симеона, мы пытались сравнить их с замечательнейшею во всей мировой литературе автобиографиею — «Исповедию» бл. Августина. Но преп. Симеон дает в гимнах не автобиографию своего земного существования, а скорее описание своих небесных восхищений в рай, в неприступный свет — это обиталище Бога, и повествование о тех Божественных созерцаниях, неизреченных глаголах и сокровенных таинствах, которыя он сподобился там видеть, слышать и познать. В гимнах преп. Симеона слышится не голос смертнаго человека, говорящаго о земном и по–земному, но скорее голос безсмертной и обоженной души, вещающей о жизни сверхземной, равноангельной, небесной и Божественной.

Гимны преп. Симеона это — повесть души, говорящей не совсем обычною человеческою речью, а или покаянными вздохами и стонами или радостными восклицаниями и ликованиями; повесть, написанная не чернилами, а скорее слезами, слезами то скорби и сокрушения, то — радости и блаженства в Боге; повесть, записанная не на свитке только, но глубоко начертанная и запечатленная в уме, сердце и воле ея автора. Гимны преп. Симеона изображают историю души, от тьмы грехов восшедшей к Божественному свету, из глубины падения поднявшейся до высоты обожения. Гимны преп. Симеона это летопись души, повествующей о том, как она очистилась от страстей и пороков, убелилась слезами и покаянием, всецело соединилась с Богом, уневестилась Христу, приобщилась Его Божественной славы и в Нем нашла упокоение и блаженство. В гимнах преп. Симеона описано и запечатлелось как бы дыхание или трепетное биение души чистой, святой, безстрастной, Божественной, души, уязвленной любовию ко Христу и истаявающей от нея, воспламененной Божественным огнем и горящей внутри, непрестанно жаждущей воды живой, ненасытно алчущей хлеба небеснаго, постоянно влекущейся горе, к небу, к Божественному свету и к Богу.

Автор Божественных гимнов — не человек, седящий в юдоли земной и поющий скучныя песни земли, но как бы орел, то высоко парящий над земными высотами, едва касаясь их крыльями, то далеко улетающий в необозримую заоблачную синеву небес и оттуда приносящий небесные мотивы и песни. Как Моисей с горы Синая или как какой–либо небожитель с высоты небес, преп. Симеон вещает в своих гимнах о том, что не видится телесными очами, не слышится чувственными ушами, не обнимается человеческими понятиями и словами и не вмещается разсудочным мышлением; но что превышает всякия представления и понятия, всякий ум и речь и что познается только опытом: созерцается мысленными очами, воспринимается духовными чувствами, познается очистившимся и облагодатствованным умом и выражается в словах только отчасти. Преп. Симеон пытался сказать в гимнах нечто о порядках не земного бытия и земных отношений, а о потустороннем, горнем мире, куда он проникал отчасти, еще живя на земле во плоти, о Бытии безусловном, вечном, Божественном, о жизни безстрастных и равноангельных мужей и безплотных сил, о жизни духоносцев, о вещах небесных, таинственных и неизреченных, о том, чего око не видело, ухо не слышало и что на сердце человеческое не всходило (I Кор. 2:9), и что поэтому совершенно непостижимо для нас, изумительно и странно. Преп. Симеон своими гимнами отрывает нашу мысль от земли, от видимаго мира и возводит ее на небеса, в какой–то иной мир, потусторонний, невидимый; изводит ее из тела, из обыденной обстановки греховной, страстной человеческой жизни и возносит в область Духа, в неведомую нам область каких–то иных явлений, в благодатную атмосферу чистоты, святости, безстрастия и Божественнаго света. В гимнах Симеона раскрываются пред читателем как бы те глубины Божественнаго ведения, которыя испытует лишь Дух Божий и заглянуть в которыя, даже на мгновение, не безопасно для ограниченнаго и слабаго человеческаго мышления. В Божественных гимнах преп. Симеона такая отрешенность от мира, такая одухотворенность, такая глубина духовнаго ведения, такая головокружительная высота совершенства, до которых едва ли когда еще достигал человек.