Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

Когда до храма докатились слухи о свершившейся мести, настоятель, преподобный Сотэки, немедленно отправил в Эдо монаха по имени Сокай, поручив ему навестить всех ронинов, распределенных по четырем княжеским подворьям. Ронины, и в первую очередь Кураноскэ, были рады этому посещению. На прощанье все они отрезали по пряди волос и передали монаху, попросив захоронить в Дзуйко-ин. Перед тем как встретиться с ронинами, Сокай посетил подворье даймё Асано Тосаноками, что в квартале Намбудзака, и встретился с ее светлостью Ёсэн-ин, вдовой покойного Асано Такуминоками.

Ёсэн-ин более, чем на Кураноскэ и его людей, возлагала надежды на ту партию ронинов, к которой принадлежали Сёгэн Окуно, Гэнсиро Синдо и Гэнгоэмон Кояма. Теперь она просила монаха по возвращении в Киото передать Синдо и Кояме ее просьбу объяснить в письменном виде, что помешало им привести в исполнение свои планы, и почему они так и не вошли в отряд Кураноскэ.

Вернувшись в Киото, Сокай передал настоятелю волосы ронинов и сопроводительную записку Кураноскэ с просьбой захоронить их в храме. Затем он встретился с Гэнсиро Синдо и Гэнгоэмоном Коямой и сообщил им пожелание вдовы князя. Оба залились краской и пообещали, что непременно отпишут ее светлости. Получив от обоих письменные объяснения, Сокай самолично отослал их в Эдо. Прочитав это послание, Ёсэн-ин в конце концов отправила его обратно Сокаю, присовокупив, что теперь ее недоумение более или менее рассеялось.

Сокай перед отправкой прочитал объяснительную записку, в которой значилось следующее:

«Поскольку усадьба Киры находилась под усиленной охраной, осуществить задуманный план с первого удара представлялось делом трудным. Предполагая, что, возможно, попытку придется повторить, решено было разделить силы на две группы с тем, чтобы подготовить еще одну, а если понадобится, то и две попытки штурма. Таким образом, одну группу возглавил Кураноскэ Оиси, а другая была поручена нам. Однако поскольку первой группе удалось довести задуманное до конца, то необходимость в нашей, второй группе отпала. Хотя то, что умиротворить скорбящий дух покойного господина удалось с первого удара, является отраднейшим свершением, всем нам, кто остался во второй группе, больно и горестно сознавать, что нам к тому не довелось приложить руку».

Дело было уже после того, как сорок шесть ронинов совершили сэппуку. Вдова князя приняла это объяснение за правду, да и в народе склонны были поверить такой версии. Ронинов превозносили за то, что они предусмотрительно подготовили резерв для повторной атаки. Однако Сёгэн Окуно, которого мучили угрызения совести, вскоре после того отбыл в дальний край Сансю[213] и больше никому на глаза не показывался. Остальные члены «второй группы» тоже рассеялись по стране кто куда, и об их местопребывании даже близким друзьям в Киото известно было очень мало. Куробэй и Гунэмон Оно тоже прослышали о готовившемся «резерве». Куробэй искренне принял эту версию за чистую монету. Что сталось затем с обоими славными мужами из рода Оно, никому не ведомо.

Фарс

«Они сказали, что хотят на прощанье показать мне такое представление, какого я еще не видывал, и решили потихоньку от прочей стражи разыграть фарс-кёгэн с танцами из Сакаи-тё, укрывшись за цветной ширмой, что стояла в изголовье. Тут начался шум, а Магодаю Окуда с Матанодзё Усиодой сказали, что участвовать в представлении не могут, и, получив на то всеобщее согласие, устроились отдыхать. Матанодзё пожаловался, что сотоварищи чересчур шумят и надо в конце концов что-то с этим делать. Он со смехом сказал, что на следующий день доложит Кураноскэ и попросит надеть на всех кандалы…»

(Из памятной записки Дэнэмона Хориути)

Тушить свет полагалось тому, кто последним ложился спать, и сейчас на потолке виднелся светлый круг от единственного оставшегося непогашенным фонаря. На полу один к одному было постелено девять футонов, и отовсюду уже доносилось ровное сонное дыхание. В комнате «стариков» было заведено рано отходить ко сну.

Между тем было всего лишь часа четыре, то есть около десяти по нынешнему времени. Кураноскэ, вернувшись из уборной, нырнул в постель, которую, чтобы не выхолодить, специально оставил накрытой, вытянул под одеялом озябшие в коридоре ноги и обвернул голову, как башлыком, лежавшей у него под изголовьем головной повязкой. Товарищи над ним всегда подтрунивали, но без этого «башлыка» чувствительный к холоду Кураноскэ не мог заснуть. Причудливая тень заплясала на светлой перегородке-фусума в изножье постелей. По ту сторону устланного татами перехода, за перегородкой, была комната, где размещались восемь ронинов помоложе.

Кураноскэ прислушивался к доносившимся издалека голосам. Молодежь и не думала спать. Все что-то оживленно обсуждали, собравшись у жаровни. Выяснилось, что смеются над старым Яхэем Хорибэ, который иногда во сне вдруг вскрикивает: «Эй! Эй!» — да так, что и внизу слышно. Кураноскэ, лежа с чалмой на голове, улыбнулся, представив себе, как они там сейчас веселятся. Осторожно, чтобы не разбудить своих пожилых соседей, он встал потушить фонарь. Кто-то шел со стороны главного здания усадьбы по коридору. Кураноскэ прислушался и, взглянув на своего ближайшего соседа по ложу Дзюная, увидел, что тот тоже лежит с открытыми глазами и слушает.

Шаги затихли у соседней комнаты, где размещалась стража. Ночной дежурный Дэнэмон Хориути вышел к посетителю и спросил, в чем дело. Когда тот заговорил, Кураноскэ тут же узнал по голосу одного из здешних самураев Сукэносина Нагасэ и отчетливо представил его лицо. Нагасэ, вероятно, сегодня был свободен от дежурства. Довольно громко, так что было хорошо слышно, тот сказал:

— Из главной усадьбы пришло распоряжение, чтобы завтра здесь все украсить цветами. Придет мастер чайной церемонии и устроит икэбану. Сообщите об этом ронинам заранее.

Дэнэмон что-то ответил, но так тихо, что расслышать было невозможно. Впрочем Кураноскэ мог домыслить, о чем они сейчас говорят. Он посмотрел на Дзюная, который уже привстал на постели и стал стягивать ночной халат. Оба молчали, пока шаги Сукэносина удалялись по коридору в сторону главного здания. Они обратили внимание, что доносившиеся из соседней комнаты голоса вдруг умолкли. Дзюнай, сбросив халат, с озадаченным видом сидел на постели.

— Ладно, спим! — бросил Кураноскэ, показывая глазами на футон, и задул фонарь. В темноте он опустился на свое ложе и стал натягивать халат. Дзюнай рядом тяжело перевел дыхание.

— Пришло! — промолвил он, и это простое слово прозвучало какой-то особой щемящей горечью.

Наверняка Сукэносин умышленно повысил голос, чтобы пленники все слышали.

Пододвинув свое изголовье поближе к изголовью Кураноскэ, Дзюнай шепотом спросил:

— Разбудить их? Ведь поговорить надо…

Кураноскэ в ответ только неопределенно хмыкнул — он еще не принял решения. Оба они прислушивались к сонному дыханию товарищей.

Было слышно, как по ту сторону коридора резко отодвинули перегородку комнаты.

— Они все слышали! — одновременно подумали Дзюнай и Кураноскэ, поняв, почему вдруг так неожиданно стихли голоса в комнате молодежи.

Кто-то опять шел по коридору по направлению к комнате стражи — человека два-три. Шаги замолкли, и послышался голос Дзюродзаэмона Исогаи:

— Ваша милость, господин Хориути!

— Не зайдете ли к нам? Разговор есть! — добавил другой голос, принадлежавший Сукээмону Томиномори.

Кураноскэ молча повернулся на другой бок. Дзюнай подумал было, что командор собирается встать, но нет, тот оставался в постели. Дзюнай напрасно пытался разглядеть во мраке выражение его лица.

Добросердечный Хориути вышел на зов, и вся компания, похоже, отправилась в соседнюю комнату.

Будто угадав мысли Дзюная, Кураноскэ, словно в утешение, тихо произнес:

— Что ж, и хорошо.

— Зажечь свет? — спросил Дзюнай.

— Зачем?

Дзюнай ничего не ответил. Из соседней комнаты донесся взрыв хохота. Когда смех утих, послышался голос Дэнэмона, который что-то объяснял, как всегда, без излишней помпы и официоза.

— Жалуют вам цветы — завтра будет доставлена икэбана…

Князь Хосокава, узнав, что экзекуция назначена на завтра, желал дать знать об этом ронинам. Приговор явился для всех неожиданностью. До вчерашнего дня в народе еще верили и почитали вполне возможным, что для ронинов все кончится ссылкой на какой-нибудь дальний остров, как это было с виновниками в случае другой кровавой мести в квартале Итигая, на улице Дзёруридзака. До сих пор верил в это и ночной дежурный Дэнэмон Хориути. Поскольку князь Хосокава не хотел прямо объявлять пленникам страшную весть, ограничившись намеком — оповещением о том, что завтра прибудут цветы в их честь — Хориути и сам не сразу уразумел смысл этого сообщения. Ему еще предстояло поломать голову над тем, как завтра утром при смене караула все объяснить сменщику, чтобы лучше обустроить все необходимое.