Читать интересную книгу Фаворит - Валентин Пикуль

В обитель любви вдруг явилась хозяйка заведения.

— Погубил, погубил! — застонала Гавриловна. — Кого ж ты, злыдень окаянный, в окошко-то выкинул?

— По таможне кого-то. Не велик барин!

— Свят-свят… Да ведь это сам Безбородко был.

Дубасов выглянул в окно: там клубника вся измята.

— Какой еще Безбородко? Уж не тот ли…

— Тот! Он самый и есть. Ой, лишенько накатило!

Дубасов поспешно натянул ботфорты, стуча зубами не хуже Безбородко. На всякий случай дал Таньке кулаком в ухо:

— А ты чего заливала мне тут, будто он из таможни?

Танька ударилась в могучий рев:

— Да откель мне знать-то, господи? Несчастненька я! Вот и верь опосля мужчинкам-то. Говорят одно, а сами…

Гавриловна вцепилась ей в патлы:

— В науку тебе, в науку! Будешь чины различать… Я те сколь раз темяшила: по чинам надо, по чинам, по чинам!

Сержант, готовый как на парад, спешил к двери:

— Ой беда! Ведь завтрева к Шешковскому вызовут. А там уж такие узоры разведут на спине, будто на гравюре какой…

— Обо мне ты, нехрись, подумал ли? — кричала Гавриловна. — С места мне не сойти: вынь да положь полтину за волнения мои. Танька, не пущай яво, держи дверь. Комодом припирай!

С третьего этажа стучали в пол.

— Дайте поспать, сволочи! — вопили соседи. — Нешто ж нам из-за вас кажиную ночку эдак маяться?..

Ровно в семь утра Безбородко был в кабинете царицы.

— Слышал ли? — спросила Екатерина. — Прибыл посол царя грузинского — князь Герсеван Чавчавадзе, любимец Ираклия… У тебя, надеюсь, готов ответ мой для Тифлиса?

Безбородко, держа перед собой бумагу, внятно и толково зачитал ей текст ответа грузинскому царю, обещая от имени России помощь в солдатах и артиллерии. Екатерина внимательно выслушала и осталась довольна:

— Только в одном месте что-то не показалось мне убедительно. Дай-ка сюда бумагу свою — я поправлю.

Безбородко рухнул на колени:

— Прости, матушка! Лукавый попутал. Всю ночь не спал, с грациями забавлялся, лишку выпил… Уж ты не гневайся.

Екатерина взяла от него лист: он был чистый.

— Импровизировал? Талант у тебя. За это и прощаю. Но зажрался, пьянствуешь, блудишь… свинья паршивая! Иди прочь. Домой езжай. Да выспись. Я сама за тебя все сделаю…

Вечером того же дня сержант Дубасов впал в меланхолию. Дивный образ Степана Ивановича Шешковского в святочном нимбе венков погребальных не шел из памяти — хоть давись. «Не, не простят…» В конуру жилья сержантского явился фельдфебель.

— А ну! — объявил он. — Коли попался, так и следуй…

Все ясно. Вышли на ротный двор. Там уже коляска стояла, черным коленкором обтянутая. Дубасов, перекрестясь, головою внутрь ее сунулся, чтобы ехать, но его за хлястик схватили:

— Не туды! Это казну в полк привезли…

Привели в полковое собрание. А там господа офицеры супчик едят, и майор с ними — гуся обгрызает. Майор очки надел, из конверта бумагу важную достал.

— Слушай, — объявил всем суровейше.

Дубасова вело в сторону. «Ой, и зачем это я с Танькой связался? Говорила ж мне маменька родная: не водись ты, сынок, с девами блудными…»

— «…сержант Федор Дубасов, — дочитал бумагу майор, за достохвальное поведение и сноровку гвардейскую по указу Коллегии Воинской жалуется в прапорщики, о чем и следует известить его исполнительно…» Подать стул господину прапорщику!

Стали офицеры Дубасова поздравлять:

— Скажи, друг, что свершил ты такого?

— Было, — отвечал Дубасов кратко. — И еще будет…

Майор указывал перстом в потолок.

— Это свыше, — говорил он многозначительно. — От кого — знаю. Но произносить нельзя. Не спрашивайте.

— А и повезло же тебе, Дубасов! — завидовали офицеры.

— В карьере жду большего, — важничал прапорщик.

Облачась в мундир новый, он взял извозчика:

— На Мещанскую — к Таньке… прах и пепел!

— Чую, — сказал кучер и тронул вожжи…

Танька обнимала купца со Щукина двора; от «щукинца» пахло снетками псковскими. Был он дюж — как Илья Муромец.

— Тихон Антипыч, — сказала ему Татьяна, — мужчинам верить нельзя. Глядите сами: рази ж такое бывает? Побожусь, как на духу: с утрева в сержантах был, а ввечеру офицером стал… Опять меня, бедненьку, в чинах обманывают. Уж вы, милый друг, не дайте мне опозориться: примите его, как положено.

— Счас бу! — сказал щукинский торговец снетками…

Соседи по дому молотили в потолок, в стенки:

— Чумы на вас нету! Когда ж уйметесь, проклятые?..

Что с ним приключилось, Дубасов даже по прошествии полувека (уже на покое, в отставке генералом) вспоминать не любил.

— Одно скажу вам, внуки мои, — говорил он потомству, — у Шешковского всяко делали, но комодами не били. Благородство дворянское свои законы блюдет. Ты, конечно, пори. Но за комод не хватайся. Потому как у меня герб имеется. А энтот, который снетками вонял… у-у-у! — И генерал в отставке зажмуривался.

…Отныне Безбородко в Коломну сопровождали двое: полтавский дворянин Судиенко и столичный кавалер Вася Кукушкин. За верную службу в сенях, подворотнях и на лестницах оба они дослужились до чина статского советника. А про Таньку история памяти не сохранила. Если же она и впрямь соседям прискучила, так, может, и отправили ее в Моздок или в Кизляр. «Чтобы себя не забывала!» — как тогда говорилось.

Дашкова поступила умно, заехав к Эйлеру на дом, где и просила его, чтобы именно он представил ее академикам.

— Обещаю никогда более не тревожить вас подобными просьбами, — сказала она ему и, появясь в Академии, извинилась перед ученым синклитом. — Но я свидетельствую уважение к науке, а предстательство за мою скромную особу Леонарда Эйлера да послужит ручательством моих слов…

Сенат запрашивал Екатерину: приводить ли Дашкову к присяге, как чиновника государства! «Обязательно, — отвечала императрица, — я ведь не тайком назначила Дашкову».

Прогуливаясь с императрицей в парке Царского Села, княгиня Дашкова завела речь о красотах языка русского, о его независимости от корней иностранных. Екатерина охотно соглашалась:

— С русским языком никакой другой не может, мне кажется, сравниться по богатству.

Из беседы двух гуляющих дам возникла мысль: нужна Академия не только научная, но и «Российская», которая бы заботилась о чистоте русского языка, упорядочила бы правила речи и составила словари толковые… Вводя в обиход двора русский национальный костюм, Екатерина желала изгнать не только чуждые моды, но и слова пришлые заменить русскими. Двор переполошился, сразу явилось немало охотников угодить императрице, ей теперь отовсюду подсказывали:

— Браслет — зарукавье, астрономия — звездосчет, пульс — жилобой, анатомия — трупоразодрание, актер — представщик, архивариус — письмоблюд, аллея — просад…

Екатерина долго не могла отыскать синоним одному слову:

— А как же нам быть с иностранною «клизмою»?

— Клизма — задослаб! — подсказала фрейлина Эльмпт.

— Ты у нас умница, — похвалила ее царица…

В честности Дашковой она не ошиблась: Романовна стерегла финансы научные, у нее копеечка даром не пропадала. Однажды, просматривая табель расходов Академии, княгиня обратила внимание, что две бочки спирту уходят куда-то… уж не в сторожей ли? Она позвала хранителя кунсткамеры:

— Куда спирт девается?

— Нередко подливаем его в банки, в коих раритеты хранятся, ибо истопники да полотеры иногда похмеляются.

— Принесите сюда эти банки, — велела Дашкова.

В голубом спирте, наполнившем банки, тихо плавали две головы — мужская и женская, тоже ставшие голубыми.

— Какие красавцы… кто такие? "

— Издавна помещены в Академию, одна голова фрейлины Марьи Даниловны Гамильтон, другая — Виллима Монса…

На ближайшем куртаге в Эрмитаже княгиня выставила эти банки на стол, чтобы гости императрицы полюбовались.

— Красивые были люди! — заметил Строганов.

— История старая, как мир, — ответила Дашкова.

Мария Гамильтон была фавориткой Петра I, который и отрубил ей голову за измену, а потом отсек голову и камергеру Виллиму Монсу, который был любовником его жены, императрицы Екатерины I, — история, конечно, старая. И довольно-таки страшная.

Екатерина велела эти головы, из банок не вынимая, тишком вывезти куда-либо за город и на пустыре закопать.

— Однако, — сказала она, — во времена давние галантное усердие фаворитов было профессией опасной. Не так, как в веке нынешнем, когда монархи сделались просвещенными…

2. «БЫСТЬ МОР НА ЛЮДЕХ»

Иван Евстратьевич Свешников вернулся на Родину. Шувалов удивился его возвращению из Англии — столь раннему.

— Надоело! — пояснил парень. — Русскому на чужбине делать нечего: у них там свои дела, у нас свои. Да и пьют милорды так, что редко с трезвым поговоришь…