Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Мне бы туда… в служивом кафтане… — затосковал Стенька. — Ты, Гаврила Михайлович, на боярина зуб вострил, да ему не до розысков, а я бы с дворней потолковал…

— Дурак! — сказал на это Деревнин. — Как будто я не толковал! Троекуров меня видеть не пожелал, а приказчику Ваське велел, чтобы людишки на вопросы отвечали.

— И что? И что?!

— Запуганы, лишнее словцо брякнуть боятся. Я уж с иного конца заезжал — не было ли покражи, не пропало ли вместе с ребенком что ценное? Думал, заговорят. Какое там… И тебя вдругорядь не пошлешь — признают.

— А про иноков? Про иноков-то?..

— Которые ночевать просились? Спрашивал. Куда все трое подевались — никто не ведает. Полагают, когда тело обнаружилось да шум поднялся, они и сбежали. Один лишь мешок остался, и тот пустой.

Стенька насторожился.

— Какой мешок, Гаврила Михайлович?

— Почем я знаю? Кто-то из вас троих у крыльца мешок позабыл. Где ночевали…

— Пустой? Гаврила Михайлович, ниточка!!!

Все, кто был на тот час во втором ярусе приказа, обернулись.

— Еще раз ниточку помянешь — выгоню со службы! — рявкнул подьячий.

Стенька орлиным взором уставился на писца Иванова, шагнул к нему и протянул плохо отмытую руку к стопке аккуратно нарезанной для столбцов бумаги. Иванов прикрыл свою бумагу обеими руками, всем видом показывая — без боя и лая не отдаст. Но Стенька замер, соображая. Эти листки были для его замысла маловаты. Он завертел головой — где тут наверху, на полках, неразрезанную бумагу хранят? Увидел, сорвался с места, полез на скамью, обрушил на себя сверху кучу всякой дряни, разбил пустой горшок для клея, притащил целые листы, положил перед Деревниным на стол, выдернул из-за уха перо и начал рисовать.

Он видывал чертежи отдельных частей Москвы, составленные в Разрядном приказе, видывал и чертеж всего города, он представлял себе, как это дело делается, и начал с главного: провел две линии, одну под другой, и написал промеж ними крошечными буковками «стена». Нарисовал на «стене» домик с двускатной крышей, приписал «Спасские ворота». Подумал, развернул лист так, как ежели бы он сам входил сейчас в ворота, отчего надписи вышли вверх ногами, и вывел прямоугольник, а в нем принялся было рисовать

крошечный храм с несколькими главами, да толщина пера не позволила. Тогда Стенька приписал попросту «монастырь», имея в виду Вознесенcкую девичью обитель.

Таким образом он добрался и до двух граничащих дворов — Троекурова и Сицкого. Деревнин с любопытством наблюдал за этими упражнениями и дивился — такой способности он за своим ярыжкой не примечал.

— Вот, Гаврила Михайлович, — сказал, завершив свой труд, Стенька и утер со лба пот. — Вот тут боярышень крыльцо, вот тут тело подняли… вот подклет, куда нас ночевать пустили…

— Мелко у тебя, ничего не понять, — щурясь, отвечал Деревнин.

— А мешок, выходит, тут валялся? У крыльца? — Стенька был возмущен беспредельно. —

Стало быть, тот инок вышел спозаранку, дитя из мешка вынул, мешок кинул, а сам дитя еще вон куда понес! Ну, не дурак ли? Да и для чего мертвое дитя из мешка было вынимать? В остатний раз полюбоваться? Гаврила Михайлович, что-то тут неладно!

— Помолчи, сделай милость…

Деревнин задумался.

— И к чему она была, твоя ниточка?

Стенька задумался, восстанавливая причудливый ход своей мысли.

— Мертвое дитя либо в мешке принесли, либо через забор перекинули, — сказал он. — Мы с Мирошей свои мешки с собой прихватили — стало быть, у крыльца нашелся того инока мешок. Почему он там мешок бросил? Вот я бы бросил ненужный мешок перед тем, как удрать. А он вынул младенца, понес его в сад, еще куда-то из сада шел…

— Ты себе нелепицами башку дурную забиваешь, — сказал на это Деревнин.

— Но ведь сгинул тот инок?!

— Сгинул… Не миновать еще раз к Троекурову тащиться, Степа.

— Гаврила Михайлович, а коли меня не признают? Я же весь в саже был, грязный, как прах! Так и я бы…

— Ты и теперь не лучше. А Мирона нужно поскорее вызволять. Ага! Вот кто нас выручит.

Деревнин поднялся и направился вниз. Там он вызвал из общей комнаты Аникея Давыдова.

У подьячих была своя служебная лестница. Старый подьячий Семен Алексеевич Протасьев занимал на ней весьма высокую ступеньку. Он был «подьячий с приписью». Это значило, что Протасьев имел право «приписывать» выходящие из Земского приказа бумаги, то есть ставить на них свой росчерк и тем придавать им государственное значение. Он при нужде распределял работу между другими подьячими, проверял самые важные задания, вел приходно-расходные книги, от него зависели выплаты средств, необходимых для ведения дел.

Деревнин — тот был «подьячий со справой». Он своей подписью подтверждал правильность составленной в приказе бумаги, имел обязанность делать выписки по делам, а также в какой-то мере отвечал за молодых подьячих, но не столько приказывал им — на то был Протасьев, — сколько учил их.

А вот Аникушка Давыдов как раз и был «молодым». Сперва его взяли в приказ «неверстанным подьячим», то бишь без жалованья, потом, убедившись, что ремеслу учится успешно, назначили оклад.

Так что Деревнин был вправе давать Давыдову поручения и проверять их исполнение.

Мысль старого подьячего была проста — сам он ходил к Троекурову по делу об убийстве младенца, в котором розыск невозможен без самого боярина, а Давыдов пусть пойдет как бы по другому делу — искать монахов, о которых ведомо учинилось, что будто бы связаны с изготовителями воровских денег. Боярин, услышав, вряд ли сам пожелает принять подьячего, но велит кому-то из челяди ответить на его вопросы.

Аникушка был весьма доволен — чем просиживать штаны в приказе, лучше пройтись по Кремлю, глазея на женок и девок, угоститься в боярском доме (вряд ли отпустят без угощения, время такое, что подозрение в пособничестве фальшивомонетчикам Бог весть во что выльется…), да и Деревнин, глядишь, отплатит когда-либо добром.

Стеньку усадили и отобрали от него сказку о подземных приключениях. Важно было, чтобы Давыдов удачно нагнал страха на троекуровскую дворню, описав подвал и ход под капустной бочкой. А для того чтобы ему успешно извлечь оттуда Мирона Никанорова, Деревнин придал Давыдову целое войско — приставов Кузьму Глазынина и Никона Светешникова. И наказал спешить!

Стенька рухнул на колени и взмолился:

— Батюшка Гаврила Михайлыч, не губи душу, пусти меня, сироту, с ними в розыск, я ж там был, я знаю, как Мирона добывать!

— Ты, Степа, сейчас как та обезьяна, которой в прошлом году государя в Измайловском тешили, — отвечал на это Деревнин.

Пристава засмеялись, но добрый Аникушка пожалел Стеньку и велел живым духом нестись хоть на берег, опять умываться и оттираться. А ярыжку Захара послал к себе домой за новой шубой — когда идешь в гости к такому человеку, как Троекуров, без шубы быть вовсе неприлично, пусть хоть какая стоит на дворе жара.

Конечно же, Стеньке очень хотелось скорее помочь товарищу, но была у него и другая мысль — поглядеть внимательно на троекуровский двор. Ему не давали покоя появление тела в саду и исчезновение красавца-инока.

Когда он прибежал в приказ с красной от растирания, но весьма довольной рожей, все вышли на площадь, построились и пошли неторопливо, с большим достоинством: за главного Аникей Давыдов, задравши нос, в куньей шубе, крытой дорогим зеленым сукном, за ним парой — Кузьма с Никоном, оба здоровенные и плечистые, а впереди, расталкивая народ и требуя простора для подьячего, — разумеется, Стенька в служилом кафтане, позаимствованном у Захара Дедилова.

Уже у боярских ворот он вдруг вспомнил, что не рассказал Деревнину любопытное — про женку, которая расхаживает под Кремлем и безнаказанно палит из пистоли.

И все время, пока вместе с приставами был безмолвной свитой молодого подьячего, Стенька думал: говорить, не говорить?

Давыдов все проделал именно так, как научил Деревнин. Боярин, правда, сам не вышел, выслал приказчика, ну да оно и лучше — спора с боярином Давыдов бы не одолел. А на челядинца и прикрикнуть не грех.

— Ведомо нам учинилось, — грозно сказал он приказчику Василию Ильичу, — что просились к вам на ночлег трое иноков, а просились потому, что разведали — с вашего-де двора идет тайный ход в иное подземелье, и там чеканят воровские деньги. И те иноки сами — воры, тати, мошенники. И ты, коли не хочешь на одну доску с ними встать, показывай незамедлительно, какой такой у вас погреб, через который чуть ли не под государевы покои заползти можно!

Приказчик, сам не свой от страха, помчался докладывать боярину и вскоре вернулся, имея вид человека, сбросившего с плеч немалую тяжесть.

— Батюшка наш велел вас к погребу вести. А дыру в земле мы засыплем, камнями заложим, да и сам погреб засыплем! Нам тут измены и воровских дел не надобно!