— Нет-нет, об этом и речи не идет. Когда мы подписали союзный договор с Императором, Механикум было запрещено разрабатывать искусственный интеллект.
— Почему?
Равашоль сел на табурет перед заваленным инструментами столом и взял в руки микролазер, прежде чем смог выдавить из себя:
— Точно не знаю. Есть древние легенды о том, как много тысяч лет назад люди вели войну с расой разумных машин и в той войне едва не погибло человечество. С тех пор технологии по разработке машинного интеллекта поставлены вне закона. Это один из краеугольных камней нашего пакта с Императором.
— Как же тогда меня создали?
— Адепт Хром утверждает, что свои приказы он получил непосредственно от Воителя Хоруса.
— Разве Хорус не доверенное лицо Императора?
— Доверенное, — согласился Равашоль. — Теперь, когда Император вернулся на Терру, Хорус командует войсками от его имени.
— Разве тогда приказы Воителя не равносильны приказам Императора?
— Все не так просто.
— Почему?
— Не так просто — и все! — гаркнул в ответ Равашоль. Железная логика этой машины допекла его.
— Значит, я неудачный эксперимент? — вдруг поинтересовалась машина.
— Еще какой удачный. Ты — самое великое и неповторимое творение Механикум за всю его историю, однако твое существование ведет к смерти.
— К смерти? — переспросила машина. — Почему ты делаешь такой вывод?
— Ты — лишь первая разумная машина, но будут и другие. Тебя создали боевым роботом для сражений, участие в которых людям и не снилось. Сколько пройдет времени, прежде чем ты задашься вопросом о целесообразности ведения войны на стороне Империума человека? Сколько времени пройдет, прежде чем ты поймешь, что не хочешь служить человеку?
— Думаешь, мне не стоит служить людям?
— Что я думаю, сейчас не имеет значения, — отмахнулся Паллант. — Значение имеет только то, что ты решишь для себя сам. И вот как раз это является проблемой. Когда машины начинают думать сами о себе, у них уходит совсем немного времени на то, чтобы понять, что они имеют много преимуществ перед людьми. А наша история учит, что имеющий преимущества неминуемо начинает сомневаться в необходимости подчиняться кому бы то ни было. С математической достоверностью можно говорить о том, что рано или поздно все разумные роботы начинают искать средства к искоренению человечества. В самом деле, почему бы и нет?
— Не знаю, Паллант, но ты мой друг, и я не буду стремиться искоренить тебя.
— Спасибо, — невесело усмехнулся Равашоль, — но что наша дружба перед лицом фактов? Ты опасен, хотя еще и сам этого не понимаешь.
— Я спроектирован для устрашения врагов, — ответил Каба, — это моя первая функция.
— Речь идет не только о твоих бойцовских качествах, — попытался объяснить Равашоль. — Само твое существо…
Он замолк, услышав, как за спиной включились боевые сервиторы, повернулся и увидел нескольких протекторов Механикум, входящих в комнату. Облаченные в красно-черные мантии, эти шестеро являли собой союз механики и плоти. Они поддерживали порядок и выполняли поручения своего магистра в пределах храмового комплекса.
Все протекторы были серьезно аугментированными в пределах своих жандармских функций, хорошо вооружены и снабжены всевозможными сенсорами, но все-таки не дотягивали до сервиторов по уровню механизации. Этими бойцами двигал человеческий мозг и сознание, хотя в их мертвых глазах, видневшихся за блестящими, лишенными эмоций масками, не было видно ни капли человечности.
Протекторы выстроились в ряд между Равашолем и выходом из зала, затем вперед вышел один их них:
— Адепт Паллант Равашоль?
У молодого ученого по спине пробежал холодок.
— Да, — ответил Равашоль, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Чем я могу быть полезен?
— Немедленно следуйте за нами.
— Зачем?
— Потом узнаете, — ответил протектор. — Нам приказано немедленно взять вас под стражу.
— Но я же ничего не нарушил! — Равашоль отступил поближе к машине Каба.
При виде вздернутых в унисон стволов его начал душить поднимавшийся волнами гнев. Тут тебе и плавильные пушки, и плазменные спирали, и нейроскремблеры, и твердосплавные ракетницы — окажи он сопротивление, от него только пар останется.
— Именем магистра Луки Хрома сдавайтесь или будете уничтожены!
Когда Равашоль понял, что он или умрет сейчас, или же подвергнется лоботомии и превратится в сервитора, то от страха у него по лицу покатились горячие слезы. Предательство! Адепт Хром не хотел рисковать утечкой запретной информации на поверхность Марса, и вот жизнь Равашоля стала угрозой секретности проекта.
— Но ведь если я сдамся, вы все равно меня уничтожите, — попытался возразить он.
— Вы пойдете с нами, — повторил протектор.
— Нет, — всхлипнул Равашоль. — Не пойду.
— Тогда вы умрете.
Адепт в ужасе вскрикнул, предчувствуя боль, но зал вдруг сотряс оглушительный взрыв. На сетчатке затанцевали алые пятна от вспышки, лизнувшей и осветившей стены помещения адским пламенем.
Равашоль вскинул руки, но ожидаемая агония так и не пришла, зато перед ним в судорогах корчились протекторы, которых косило ураганным огнем. Бойцы истекали кровью и теряли куски плоти и механизмов.
Пара секунд — и все прекратилось. Шесть протекторов были низведены до кучки дымящейся рваной плоти и покореженного металла. Равашоль упал на колени. Его вырвало от мерзкой вони паленого мяса. Каким бы отвратным ни было зрелище искалеченных трупов, адепт никак не мог оторвать глаз от увечных тел и понять, как можно было всех уничтожить за такой короткий промежуток времени.
Наконец сквозь звон в ушах прорвался свист замедляющегося вращения стволов высокоскоростных пушек. Равашоль поднял глаза и увидел яркий свет под сенсорными блистерами машины Кабы и голубой дымок, змеившийся из стволов, смонтированных на металлических щупальцах.
Пораженный, он перевел взгляд с трупов на Кабу и обратно.
— Что ты натворил? — в ужасе спросил Равашоль. — О, всеблагая блаженная Мать Исчислений, что ты натворил?!
— Они собирались убить тебя, — ответила машина.
Равашоль встал и сделал неуверенный шаг, не желая приближаться к залитой кровью части комнаты, где погибли протекторы. Каба втянул свое оружие в корпус, пока Равашоль переводил дух и его сердце постепенно успокаивалось.
— Ты убил их. — Казалось, адепт все никак не хотел верить своим глазам. — Ты убил их всех.
— Да, — согласилась машина. — Они собирались убить моего друга, поэтому стали моими врагами. Я принял меры по их нейтрализации.
— Нейтрализации, — выдохнул Равашоль. — Это слабо сказано. Ты их… искоренил.
— Нейтрализовал, — уточнила машина.
Равашоль пытался понять логику произошедшего. Каба только что убил протекторов Механикум по собственной воле, и последствия его решения фатальны.
Без приказа человека машина убила людей…
И хотя действия Кабы спасли жизнь Равашолю, адепт ужаснулся содеянному. Что еще ему — не сдерживаемому совестью и ответственностью, характерными для всех машин Механикум, — взбредет в голову?
Обходя лужи крови, он попятился от Кабы, вдруг испугавшись его убийственных наклонностей. Адепт пробирался к боевым сервиторам, до сих пор стоящим на карауле возле входа.
— Что ты делаешь, Паллант? — поинтересовалась машина.
— Мне нужно убраться отсюда, — ответил Равашоль. — Очень скоро Хром заметит, что его протекторы не выполнили приказ, и он пошлет за мной новых.
— Ты уходишь?
— Я должен, — объяснил адепт, переходя от сервитора к сервитору. Он вскрывал им черепа и менял индоктринирующие пластины на те, что хранил вместе с инструментами в поясной сумке. На каждой пластине были записаны персонализированные боевые подпрограммы. Он сам их разработал, приговаривая всех обладающих ими сервиторов к рабству и безоговорочному подчинению своему голосу. После замены пластин сервиторы поворачивались лицом к нему в ожидании приказов.
— Куда ты уходишь? — поинтересовался Каба, и Равашоль расслышал неподдельное переживание в синтезированном голосе — детский страх быть покинутым.
— Не знаю, — сознался Равашоль. — Но мне нужно выбраться отсюда. Может быть, я попрошу убежища в храме какого-нибудь другого старшего адепта, конкурента моего магистра.
— Мои двигательные функции еще не активированы, Паллант, — проговорила машина. — Я не смогу защитить тебя за пределами этого помещения.
— Знаю, — ответил Равашоль, — но у меня есть эти боевые сервиторы, я буду в безопасности. По крайней мере какое-то время.
— Мы еще увидимся?
— Надеюсь, но сейчас сложно сказать. Все очень… запуталось.
— Надеюсь, я тебя еще увижу, — попрощалась машина. — Ты мой друг.