богу! Пусть отдохнут перед вратами ада. Будите армию!
— Всех? — осведомился Федорка.
— Нет! Трусов, которые при одном упоминании о красных валят в штаны, оставить. Они нам всю обедню испортят…
В час ночи банду подняли по тревоге. Ночь выдалась морозной. В небе мерцали звезды, маленький серп луны затерялся среди них.
Впереди скрипели полозьями сани, за ними, растянувшись, шли «братья». Когда спускались к реке, воинство это напоминало стадо коров, бредущих к водопою.
На острове, под стогом, оставили подводы. Коробейников приказал взять с возов по охапке сена и следовать за ним.
Перед окопами он собрал всю банду в кучу и объявил:
— Братья мои, сейчас мы расположимся здесь в засаде. Запрещаю курить и разговаривать! Гробовая тишина! Стрелять только по моей команде и по команде господина Филиппова.
Подстелив в окопы сена, бандиты залегли, притаились.
Коробейников посмотрели на часы: три…
— Вы останетесь здесь, господин Филиппов. А я буду в южной группе. В голове, конечно, пойдут верховые. Пропустите их. А когда покажутся подводы — бейте! Моментально начнется толкучка, неразбериха — и ни один красный не уйдет! Первый выстрел за вами — это будет сигналом.
— Слушаюсь, — ответил Филиппов, не отрывая взгляда от дороги. Вот она, шагах в двадцати внизу. На таком расстоянии будет нетрудно поразить цель даже самому неопытному стрелку.
Напряженная стылая тишина. Начало рассветать. На фоне посветлевшего неба темнела вершина Ытык-Хая. С Техтюра доносился собачий лай. Над головой бандитов в морозном воздухе закаркал ворон — летел в сторону Лены и увидел притаившихся в засаде людей.
Техтюрский старожил, бывший государев ямщик, у которого Каландарашвили остановился на ночлег, оказался интересным собеседником. Разговор зашел о ямских станках. Все они расположены в двадцати пяти — тридцати вестах друг от друга. Командующий поинтересовался, кем и когда они были основаны.
Оказывается, императрицей Екатериной Второй.
Но, удивительное дело, одни станки стоят на широких травянистых пойменных лугах, другие приютились у голых скал и ущелий. Зачем императрице понадобилось строить станки в этих гиблых местах? Как и почему мужики согласились там жить?
— Катька-то хитра была, как всякая баба, — начал рассказывать старожил. — Посылает она в Якутию чиновника, такого же пройдоху, как и сама. Прибывает, он, значит, в Иркутск, оттуда с отрядом казаков — к верховьям Лены. На паруснике вниз спускается и через каждые два-три кёс[30] столбики с номерами ставит — тут, дескать, и будут станки ямские.
Возвращается, значит, чиновник в Петербург и говорит Катьке: «Все сделал, как вы повелели, ваше величество: осмотрел всю местность и столбики поставил с номерами. Надобно построить столько-то ямских станков».
Улыбнулась Катька приветливо и дала чиновнику облобызать свой башмак, а может, и повыше… Нашего брата она любила… Дальнейший разговор происходил, надо полагать, у Катьки в горнице, за чашкой чая. «А как там местность?» — спрашивает она у него. «Где как, — отвечает он, а сам косится на вырез в платье. — Местами так пригоже что глаз не оторвать, и такое приволье для скота, а местами — одни камни. Я и там, и там столбики ставил».
«Ничего, граф, — сразу графом стал, — успокаивает его Катька, а сама под столом ножкой двигает. — Номера всех столбиков вложи в один мешок. Пусть вытягивают мужики: кому какой номер на счастье выпадет, там и будет справлять государеву службу. А уж кому что попадется — зависит от фортуны. Обижаться-то не на кого… Граф, у меня туфля спала».
Чиновник был догадлив, бросился под стол туфлю на царскую ногу надевать. Взял он в свои белые руки туфлю, а сам дрожит: а вдруг нечаянно коснется рукой голой пятки царицы или пальчика! Смерть! За это в те времена казни предавали. Изловчился, надел туфлю, не коснувшись царственной ножки! Пронесло, уф!..
«Это все, на что вы способны, граф? — говорит ему Катька, а у самой в глазах чертики прыгают. — А что вы еще делать умеете?» Чиновник выглядывает из-под стола ни живой ни мертвый.
«Повелевайте, ваше величество! Все сделаю!»
«Разорвите, граф, на мне это платье, оно мне надоело, тянет под мышками».
А платье-то из парчи, золота и серебра, она его всего два раза надела.
Чиновник стоит, хлопает глазами, не знает, как быть.
Катька вскочила, да как топнет ножкой:
«Повелеваю!»
Ну, тут уж некуда деваться, схватил чиновник обеими руками ее за пазуху да ка-ак рванет — ды-ыр! Сорвал с нее платье и давай со зла драть его на лоскутья. Катька стоит в одной рубашонке, водит руками по бедрам и хохочет! Заливается: «Рви и сорочку!»
Сорвал чиновник с нее сорочку и обомлел. Стоит перед ним сама Екатерина Вторая в чем мать рядила! Стан стройный, тело белое, лебединая грудь колыхается. Стоит и аж притопывает.
«Раздевайтесь, князь? Скорее…» — шепчет одними губами.
Переждав, пока Каландарашвили перестал смеяться, старожил продолжал:
— А утром, лежа в кровати под балдахином, они вдвоем сочинили указ. Я его почти наизусть помню: «И помещики, и монастыри, во владении коих имеются крепостные крестьяне, не смеют препятствовать переселяться на реку Лену для исполнения государевой службы. Все переселенцы на тамошние земли от крепостной зависимости освобождаются. Кроме прочего, сии крестьяне безвозмездно получают по четыре лошади, по две коровы, по тридцать пудов зерна, сохи да косы. А кроме сего, государевым ямщикам и летом и зимой положить ежемесячное жалованье по пять рублей серебром».
И вот потянулись крепостные крестьяне на край света, в морозные, вьюжные края! От гнета и притеснения подальше.
— Вы вот русские. И по-якутски говорите запросто. Неужели это так просто, научиться по-якутски? — спросил Каландарашвили.
— Мы ведь живем здесь с деда-прадеда. И все время среди якутов. И вокруг нас — якуты. И в Хахсыте, и в Октеме, и в Улах-Ане — везде. И живем мы с ними душа в душу, как с родными, делим и радость и горе. Они по-русски умеют, а мы — по-якутски.
— А морозы здесь почему такие трескучие? — Бородатый командир улыбнулся в предвкушении какой-нибудь занятной легенды.
— A-а, это неспроста, — оживился старожил. — Рассказывают старики, будто обитает тут у нас Бык Холода. Все люди и звери выдыхают теплый воздух, а этот Бык дохнет — мороз!
— Расскажите о Быке, — попросил Каландарашвили.
— Что ж, можно. Давным-давно в отдаленный край, в котором мы живем, первым переселилось якутское племя. Было это летом, все вокруг сверкало, благоухало, зеленело. Промелькнуло лето незаметно. Наступила зима — лютая, морозная. Якуты, не привыкшие к суровому северу, попали в беду страшную, неожиданную. Погибали люди, падал скот.
«Откуда такая напасть? Кто послал на нашу голову такой мороз?», — спрашивали друг