Хозяин внимательно осмотрел меня с головы до ног, улыбнулся.
— Айда за мной, счас лечить тебя будем.
Выйдя из чума, он сказал:
— Эх ты, ученая! А в позапрошлом году щеки-то у тебя были розовее нонешнего и тела больше было на тебе. А теперь кожа да кости. А глаза-то как горят! Как горят! Также все ночами пишешь? Что врачи-то говорят? — Вдруг хозяин резко осекся, посмотрел виновато под ноги, потом, немного погодя, погладил меня по плечам и добавил: — А ты их не слушай. Врет нынче медицина — хоть за деньги, хоть так, а все равно врет. Эти их передовые технологии, мать их за ногу! До сих пор не изобрели хорошего лекарства от описторхоза. Придешь в больницу, а там лечат тебя как и двадцать лет назад. Единственное, что изменилось, — шприцы пластиковые сделали, а все остальное или как было, или еще хуже стало. — Увидев сына в стаде, хозяин прикрикнул: — Шурка, а ну Чирка сюда, мигом!
Чирок — самый резвый молодой олененок в стаде. Шурка побежал за ним, поймал и за уши приволок упрямца к отцу.
— Так-так-так, — начал командовать хозяин, обращаясь к сыну, — беги к чуму и найди стакашек какой, да смотри, чтобы чистый был, и побыстрей. Одна нога тут, другая там. А то музыку твою сломаю, как в прошлый раз. — При этих словах хозяин показал рукой на магнитофон.
Сын быстро вернулся с пластиковым стаканом и протянул его отцу.
— На хрена он мне-то? Сам держи, а заодно Чирка сзади придерживай, — сказал сердито хозяин, нащупывая правой рукой на шее олененка вену.
Я стояла как вкопанная. Хозяин же достал из потайного кармана карандаш с врезанным в него лезвием, потер лезвие о рукав и осторожно надрезал Чирку вену.
Темно-красная кровь брызнула на меня, но хозяин в таких делах был мастером, он прижал пальцем вену, затем легонечко отпустил и подставил стакан. Маленький ручеек крови тут же направился в пластиковую посудину. Когда кровь набежала до краев, хозяин снова прижал пальцем вену, достал с кармана кусок не то глины, не то мела и аккуратно замазал место пореза.
— Ну теперь пущай, — обратился он к сыну.
Шурка Чирка отпустил, и тот со всех ног умчался в стадо.
Минуты через полторы произошло то, что я, наверное, не забуду никогда. Стакан с кровью был протянут мне со словами: «Пей».
Я посмотрела в глаза хозяина и его сына. В них читалось: «Только так можно выздороветь. Больше мы ничего не знаем. Не бойся — сначала страшно, а потом все будет хорошо». И я… начала пить свежую кровь.
Она отдаленно напоминает разбавленную водой муку. Кажется, что хлопья застревают между зубов, и это чувство невыносимо. Я отняла стакан ото рта, поморщилась: ничего более противного мне пить не приходилось.
— Давай допивай быстрей, а то свернется, теплынь же кругом, — сказал мне по-отцовски хозяин. — Вот увидишь, как полегчает, здеся все витамины и эти… как их — минералы.
Я послушно допила содержимое стакана. Поморщилась.
— На теперь вот это, чтобы вкус враз забыть. — Мой лекарь протянул бутылку дорогой водки.
Я подставила стакан, хозяин налил мне огненной воды.
— Залпом запей. Так быстрей все пройдет.
Я послушалась. И когда стакан уже был пуст, с ужасом обнаружила, что закуски-то и в помине нет.
— А вы рукавом занюхайте, как папа, — посоветовал мне Шурка, видя мое смущение.
— Ничо, ничо, потерпи, все будет нормально, — заверил меня хозяин. — Сейчас на свадьбе и покушаем. Все будет в лучшем виде. А если вдруг тебе наша свадьба покажется неинтересной, то можешь уйти в соседский чум: там есть видеомагнитофон и кассеты с индийскими фильмами. Штук сорок, поди, этих кассет будет. Я их всегда, как маленько выпью, смотрю со своей бабой. Она, понятное дело, дура, плачет, переживает, иногда подпевает по-ихнему-то, по-басурмански. А мне тоже ихние песни нравятся, ну и танцы еще. Шмыг туда, шмыг сюда. Там всегда танцуют — хоть хорошо, хоть плохо на душе. Прям как ханты в тайге летом. Кругом благодать, чего бы не потанцевать…
Я улыбнулась.
Мы молча направились к чуму. На душе у меня и в животе сразу же сделалось невероятно мерзко от выпитой крови.
— Ну наконец-то ты пришел, — обратилась хозяйка к мужу. — Уже гости должны приехать, а ты все еще не переоделся.
Старик ей что-то грубо ответил и направился к видавшему виды комоду одевать новую рубашку и брюки. На такой пустяк, как носки или же галстук, он не стал обращать внимания и ходил всю свадьбу без них. Правда, этого, похоже, никто не заметил.
Северные люди редко на детали обращают внимание. Для них главное в человеке — глаза и взгляд, по ним они определяют душевное состояние, намерения и интересы, а остальное не так уж важно.
— Идут! Идут! Идут к нам! — закричала разом ворвавшаяся в чум ребятня. — А Тэтамбой, нарядный такой, сразу и не узнать, в кожаной куртке, галстуке. В руках очки еще эти… против солнца.
— Коко! К себе быстро! Сиди там, пока не позовем, — скомандовала мать.
Мы, женщины, помогавшие по хозяйству, стали в ряд по правую сторону чума. Только сейчас я разглядела в дальнем углу шамана. Он курил трубку в полумраке и разговаривал сам с собой, при этом образно жестикулируя. Хотя я могу и ошибаться, но шаманы ведь общаются не только с видимым миром. Тот, невидимый, похоже, о чем-то с шаманом спорил, потому что последний то и дело что-то доказывал.
В чуме пахло багульником и жженым мраморным мхом, и от этого у меня начала кружиться голова, в ушах появился странный звук, больше похожий на треск весеннего снега, по которому едет упряжка. Показалось, что я далеко-далеко от происходящего.
Я жалобно попросила у хозяев пить.
— Счас-счас, журналисточка, ты моя хорошая, счас-счас, погоди, — засуетилась с приветливой улыбкой мать невесты. — Чуток погоди, я нацежу тебе добротного морса из княженики. Помнишь, мы тебе ее в город мороженую посылали, когда ты в больнице лежала? Сказали, тебе понравилась… — Она убежала за печь и вернулась с ковшиком прохладного кисловатого голубого морса.
Я закрыла глаза от блаженства и прислонилась к стене. Что может быть лучше морса из княженики?
— Возьми!
Я испуганно посмотрела вбок. Хозяин чума протягивал мне нож. Я, ни о чем не спрашивая, сильно схватилась за рукоятку, и мне внезапно полегчало. Голова перестала кружиться, мысли стали ясными, откуда-то пришли силы и уверенность в себе.
По местному преданию, когда у человека появляется слабость и головокружение, в этот момент в него вселяется недобрый дух. Нужно резко схватиться за рукоятку ножа, и тогда он немедленно выйдет.
Есть месяцы в году, когда сам Господь велит влюбляться, сходить с ума и делать всякие глупости. Когда зацветает все вокруг и солнечные лучи не обжигают, а только приятно греют. Эти месяцы установлены для самой интенсивной жизни: рождения детей, сдачи экзаменов, бурных свадеб и не менее бурных дней рождений. И было бы непростительной ошибкой проводить их как-то по-другому, уклоняясь от природного графика. В эти месяцы почему-то быстро находятся поводы, оправдания и алиби и даже непроходимые пессимисты начинают немного оживать…