class="p1">Так и с литературой — ты тренируешься, и вдруг обнаруживаешь, что этот вид спорта просто отменили. Не запретили заниматься им, а именно что спокойно отменили за ненадобностью. Скажут, что тренироваться можно и для себя, а там найти еще таких же упорных и соревноваться между собой, что рекорды не всегда достигаются под шум трибун. Но единоборства или шахматы отлично обходятся без зрителей. Да и в прыжках в длину можно найти мотивацию и обойтись без зрителей.
В те давние времена хрюкающих модемов, у меня был устойчивый круг знакомых на одном сетевом ресурсе с довольно пошлым названием, красными на белом соплями — но я время от времени заглядываю на этот уже практически мёртвый сайт. То есть, он не мёртв, но посещение напоминает визит эмигранта на Родину, где он вдруг обнаруживает вместо имения, где он барчуком гонялся за бабочками, унылое здание разорившейся автобазы, огороды и серые корпуса хрущоб, спускающихся с холма. Дом давно сгорел, роща вырублена — и старик, весь в соплях, идёт обратно к интуристовской машине.
Тут есть ещё один фактор. Секс. Мои тогдашние знакомцы были по большей части молодые, и для большей части был характерен избыток либидо. Да и что там, если пялишься в фотографию красивой женщины и ведёшь с ней неспешный разговор в ночи — ну как тут не подвинуться рассудком… Таких глупостей наговоришь, прости Господи.
Но тут вот ещё в чём дело общение после пяти должно крутиться вокруг какой-то работы — я знавал замкнутый масонский клуб Приготовителей Плова, Яхтсменов Высокой Корпоративности и Банное Сообщество высокой прочности. Вынешь занятие как магический стержень, всё рассыпется, будто Брюсова цветочная женщина.
Если не употреблять алкоголь, то видно, как рушатся связи вещей — и понятно, что именно он и связывал многие сообщества.
Со временем количество необходимых людей уменьшается. Как сказал мой товарищ К. "В Москве живёт тридцать человек, остальные — декорации".
Декорации могут быть и никнеймами.
Извините, если кого обидел.
09 февраля 2008
История про спутник
Отчего-то вспомнил, что у меня долго была спутниковая тарелка. Она была огромная, с полдома, впрочем и сейчас висит за окном.
Я помню, когда я вошёл к работягам, то они объяснили, что другой у них на складе не оказалось. Не дрейфь, хозяин, за те же деньги.
К деньгам я отнёсся с пониманием, да только всё же посоветовал на другом этаже окно не загораживать.
Так вот, через этот спутник я видел гениальную передачу про ковры.
Это был какой-то арабский канал — полчаса показывал мне ковёр (во весь экран, безальтернативно, в упор), а за кадром бормотали по-арабски.
Я сделал себе кофе, пописал, побрился — а там всё этот ковёр.
Вышел из дому.
Посмотрел вечером — тоже ковёр. Правда расцветка другая.
Мне стало казаться, что это настроечная таблица. Но всё же это могли быть новость — новости для глухонемых.
Извините, если кого обидел.
10 февраля 2008
История Прапушкина
Я вот решил посмотреть фильм Прапушкина. Если канал Россия одарил меня чудесным фильмом про Византию, так отчего ж не посмотреть Прапушкина.
Тем более, что я как-то в режиме реального времени комментировал фильм Праесенина. А тут Безруков — который и Христос, и Есенин и Пушкин.
Вот сидит Пушкин, а ему записочку несут — понятно какую. Он как-то скочевряжился и говорит только "Мерзавцы".
Действие скакнуло, и вот Государь Николай Павлович вызывает к себе Бенкендорфа и говорит: что за фигня? Чё вот за пасквиль у меня в руках? Но тот за словом в карман не лезет и говорит:
— А у вас откуда этакое?
— А уж это моё дело!
Так и поругались, и оттого вызвали Дубельта, чтобы он их помирил.
Но опять всё скакнуло и появился чрезвычайно вспотевший Безруков в бакенбардах, что гладил книги и говорил "Прощайте, друзья мои". Ну, заочно и с Государем попрощался, а потом цап дуэльный пистолет и начал на свебя наводить. Пистолет отняли, с ложки накормили… И всё — закатилось Солнце Русской Поэзии. После этого изображение сразу стало цветным.
Действие прыгнуло, и третьеотделенские принялись Дантеса допрашивать, не пидорас ли он, ну и заодно Данзаса пытать: "Что ж вы, Константин Карлович, не удержали Пушкина"?
А он им отвечает "Удержать Савранского?.. Пушкина? Это — утопия".
Скачет действие и поэтому Пушкин то и дело прижимается к заснеженной берёзе, как друид.
Оказалось, что все герои в этом фильме любят заходить со спины. То Геккерен подойдёт к Данзасу, и ну, его, сидящего, гладить по голове и плечам, как великовозрастного сироту Поволжья, то Пушкин к Наталье Николавне тоже сзади подскочит, и опять ну гладить там и сям. И слёзы сбегут у всех по щекам.
Но тут Пушкин начал тискать жену — отчего-то в открытой карете, стоящей посреди поля или леса при полном отсутствии прислуги. Дантес в это время хамит направо и налево по всем салонам. Наталье Бондарчук нахамил с использованием цитаты из Святого Писания.
Сюжет дёрнулся, время прыгнуло, и на экран выскосчил князь Вяземский, как зюзя пьяный, и стал сам хамить Дубельту. Обнял Пётр Андреевич зачем-то гитару, и ну, по-прежнему сидя за столом, ему объяснять, что письмо не против Пушкина, а против Государя. А потом вдруг Вяземский бросил гитару и зашёл к Дубельту сзади. Начал шитьё на эполетах подёргивать и оглаживать. Но Дубельта так не возьмёшь — он быстро налил князю стакан, и князь повалился с ног.
Тут мне позвонили, и я как-то утерял нить. Кстати, видно, что в фильме о Пушкине довольно сложно сделать что-то такое исключительно глупое. Это как наезженная колея, из которой не вырваться, как та Санта-Барбара, в которой всех все знают. Ну разве сделать Пущина олигархом, и назвать источником оплаты пушкинских долгов стабилизационный фонд…
А как я вернулся, Пушкин выскочил и начал стихи читать под Медным всадником. Тут Государь в санках стал вокруг Всадника ездить, а Жуковский с Пушкиным цилиндры не стали снимать. Небось, тоже! Мяфа! Мы-то знаем, что это их нянька Арина Родионовна научила — уж журил её когда-то Государь, журил — а проку чуть.
Скакнуло, завьюжило, и Дубель пришёл к Жуковскому, пристыдил его за всё (Зашёл, понятное дело сзади, по плечу похлопал). Ничего, говорит, не плачьте, злодеев без вас хватает.
Опять время дёрнулось. Сидит Наталья Николаевна, к ней сзади подбегает Пушкин, и ну орать, что ты,