полностью покрыты белой плесенью. Во-вторых: в нашей группе были не обычные парни. Один был богатырь невиданной мной силы. Он был невысокий, ширококостный, мог подтягиваться на одной руке до десяти раз. А однажды сам поднял на высоту около полуметра бочку весом порядка 200 кг. Еще среди нас были два парня, видимо, из обеспеченных семей. Они всегда были хорошо одеты, выглядели на нашем фоне очень ухоженными. Бригадир относился к ним с большим уважением, в то время как нас крыл матом. Он давал им более чистую работу и закрывал наряды отдельно. Это были, как сейчас говорят, мажоры. Единственное, что нас утешало: что их родители решили макнуть своих детей в такие нечистоты, чем был плодоконсервный завод. В-третьих: поскольку работа тут была в основном грязная, то и народ тут был своеобразный. Столовой на заводе не было, и все ели принесенную с собой пищу в специально оборудованном помещении. Во время еды и мужчины, и женщины шутили и говорили на такие темы, что даже мне, хулигану, было противно. Видя мое брезгливое к этому отношение, некоторые стали приставать ко мне, и я стал есть отдельно. Тогда я поклялся себе, что сделаю в жизни все возможное, чтобы никогда не попасть в подобную среду жить или работать. А для этого надо будет учиться, и овладевать приличной профессией. За два месяца работы мне выплатили порядка 100 рублей. Поскольку я уже перешел из интерната в обычную школу, то все мои деньги были потрачены на одежду, учебники и необходимые школьные принадлежности.
После 9 класса, в 16 лет, моя мать на лето устроила меня к себе на пивзавод разнорабочим в зерносклад. Зерносклад — это огромный амбар, где находились овес и пшеница — необходимые компоненты для изготовления пива. Там всегда было душно и пыльно. Для утоления жажды рабочие ходили в бродильню и приносили ведро свежего и холодного пива, накрывали его фанеркой, а сверху ставили самодельную латунную кружку, наверное, на пол литра. Периодически они подходили и пили пиво, и если считали его уже теплым, то выливали на пол и шли за новой порцией. Они говорили, что пиво стало теплое и на вкус, как моча. Очевидно, они знали ее вкус, раз так говорили. С тех пор у меня пиво ассоциируется с мочой, и по цвету они действительно очень похожи. Однажды и я попробовал утолить так жажду. От выпитого пива и духоты я почувствовал легкое опьянение, голова стала чугунная, а виски сдавили тиски. Мне это совсем не понравилось: ни сам вкус пива, ни состояние после него. Я с любопытством наблюдал, как через щели в заборе к нашим рабочим пролазили их дружки и с жадностью пили по несколько кружек. Пиво текло у них по бороде и штанам. Потом они лежали, отрыгивали и, опьянев, уползали, как вурдалаки, через дыры в заборе, откуда вылезли.
Среди наших рабочих был молодой верующий парень, очевидно, баптист. Мы с ним иногда говорили, и приходилось доказывать ему, что земля круглая. Однажды он меня спросил:
— Говорят, на Луну ракету отправили?
— Да, отправили, — ответил я.
— А ты это видел?
— Нет, — отвечаю.
— Тогда зачем это утверждаешь?
Мне нечего было ответить. Тогда я впервые подумал, что восприятие любого аргумента основано на твоей вере. Если этот аргумент соответствует твоей вере, то ты его воспримешь, а если нет, то ничто тебя не заставит даже выслушать его. Так я проработал все лето. Сколько мне заплатили, не помню, поскольку мать получила деньги за меня, и я их в руках не держал.
Школа
В интернате я учился со 2-го по 8-й класс. Это были самые бурные мои школьные годы и самый хулиганский период моей жизни. Теперь, оглядываясь назад, я хочу разобраться, что же это было на самом деле. Хулиганство — это преднамеренное нарушение норм и правил общественного поведения, сознательное нарушение обязанностей, возложенных на тебя взрослыми. Но обязанности учиться я исполнял всегда хорошо, а в начальных классах даже отлично. Я не нарушал правил общественной безопасности, просто совершал поступки, которые не угрожали жизни и здоровью взрослых или сверстников. А если такое и случалось, то это была самозащита от посягательств на наши права и свободы. Правда, иногда мои поступки приводили к нехорошим результатам, но это случалось против моей воли, это были несчастные случаи, следствие плохой организации мероприятия. Так, может быть, это было не хулиганство, а возрастные шалости, которые с годами проходят сами собой, как сезонный грипп? Я думаю, что некоторые взрослые, которые сами в детстве чудили, понимали это и не относились ко мне особенно строго. В школьные годы меня много наказывали, много раз выгоняли с уроков. Многие преподаватели «имели на меня зуб», но со многими преподавателями у нас были хорошие, уважительные отношения. В некоторых случаях я даже наводил порядок в классе на их уроках. Хорошо относилась ко мне завуч старших классов, тетка с орденскими планками, хоть я и не был в ее ведении. Особенно хорошо относилась ко мне школьная пионервожатая. Она нашла со мной общий язык, я помогал ей оборудовать пионерскую комнату, даже сделал макет под стеклом «Ленин в Разливе». Она как-то подбила меня на создание Тимуровского отряда. Мы ходили проведывать разных полоумных старушек, пока не попали к пожилой одинокой учительнице. Она, как педагог, хорошо нас встретила, напоила чаем, и мы не могли уйти без доброго дела. Тогда она попросила нас сложить дрова в подвале и принести ей в квартиру ведро угля. Я сказал, что могу нарубить эти дрова и продемонстрировал свое умение, так как дома делал то же самое. У нас в домах еще не было газа. Раз в неделю, месяца два, я с товарищем ходил к учительнице, рубил дрова и мы носили их в квартиру вместе с углем. Она, очевидно, передавала благодарность в школу, а пионервожатая передавала эту благодарность нам. За один проступок в качестве наказания меня вызвали на педсовет. Там мне рассказали, какой я негодяй и что по мне плачет колония. Тут я понял, какой из меня тимуровец, и вернулся к своим прежним занятиям. Ведь у нас в интернате была своя подпольная республика «ШКиД», я был ее атаманом, который просто на время отлучился. Бедокурил я до середины восьмого класса. А потом мне стало стыдно быть наказанным и стоять в углу. За все время пребывания в интернате меня трижды вызывали на педсовет, что было крайней мерой воздействия и абсолютным рекордом