Непритязательная «Одежда из Европы» присоседилась к одному из домов в самой глубине двора. По раздолбанной, но чистой как будто лестнице Дан спустился в подвальчик, где было очень мало места и очень много пронзительного желтого света. Две крохотные комнатки, сложно перегороженные кронштейнами, были завешаны и завалены барахлом под самый потолок. Лишь посередине тряпичное море нехотя расступалось, высвобождая пятачок для стола, где горой сала возвышалась над кроссвордом хозяйка-старьевщица. Пока Дан, полупарализованный открывающимися перспективами, испуганно озирался, опытная торговка, почти не открывая век, цапнула взглядом его отличные кроссовки в толстой скорлупе подсыхающей грязи, равнодушно пропустила стандартные джинсы и ветровку и чуть шевельнула ресницами на уровне головы посетителя – точнее, неброской и очень грамотной стрижки. Осмотр оставил хозяйку глубоко удовлетворенной, и синие веки приоткрылись, выпустив наружу взгляд – такой же ярко-синий, только свой, без всякой краски.
– Не робейте, молодой человек, – поощрительно пробасила толстуха. – Решим вашу проблему. Излагайте.
Дан помялся, прокашлялся и решился.
– Все необходимое для девушки. Только самое необходимое. И буквально все.
Дама и бровью не повела. Выпросталась из-за стола, протиснулась к вешалкам.
– Сделаем. Рост? Размер?
Дан растерянно молчал.
– Ну какая она у вас? Большая, маленькая?
Он обрисовал в воздухе контуры девичьей фигурки и чудовищно покраснел, сам не зная отчего.
– Волосы рыжие. Только, пожалуйста, не слишком яркое что-нибудь.
Хозяйка презрительно фыркнула, повела плечом:
– Юноша, я не первый год в торговле. Разберусь. А вы бы отошли, вон кроссвордик порешали, что ли… – И из рук Дана было бесцеремонно выдернуто и засунуто обратно в гущу вещей нечто пуховое, что он бессмысленно разглядывал.
Дан ретировался, предоставив старой ведьме колдовать в одиночку. Он послушно пролистывал журналец на столе, как вдруг очередной разворот ударил заголовком «Чудовище-оборотень терроризирует столицу!». Дан вспотел, как застигнутый на месте воришка, и тут же скомандовал панике «к ноге». Выругав себя за необъяснимую нервозность, быстро пробежал статью. Текстик оказался чуть больше гигантского заголовка – что им было писать-то? – да и по смыслу, конечно, полная чушь. Чушь, правда, опасная, с туманными намеками на какие-то жертвы, то ли уже понесенные столичными обывателями, то ли предстоящие. Но какие-никакие сведения у писак все же были, убедился Дан, глядя на попытку фоторобота Тейю. Особенно удался вдохновенному художнику раздвоенный хвост с шипами на конце и любовно проработанный громадный бюст, распирающий мокрую до прозрачности футболку. Существо на рисунке стояло в позе сфинкса, вздыбив на загривке шерсть, в которую плавно перетекали буйные морковно-красные локоны; руки бугрились звериными мышцами, оканчиваясь когтями, больше похожими на полированные сабли. Но все это было ерундой, потому что лицо у грудастого чучела оказалось хотя и смазанное, в отличие от бюста, но все-таки узнаваемое. Видно, у подлеца-художника, специализирующегося на книжных обложках, проснулось в какой-то момент чутье либо попался-таки толковый свидетель.
И снова он почти мгновенно подавил ребяческое желание припрятать или хотя бы прикрыть чем-нибудь опасную страницу. Глупость, ей-богу! Про него в статейке ни слова, а Тейю – что ж, разве мало в городе изящных девушек с рыжей гривой (постричь ее, что ли?), а уж в обычной одежде и без этих вот телесных… совершенств она и вовсе сольется с толпой, уговаривал он себя.
Тут на стол перед Даном, прямо на журнал, плюхнулся ворох одежды. Толстуха не утруждала себя вопросами, нравится ли ему, да и оглашением цены тоже. Она просто вскидывала перед ним одну тряпочку за другой, ловко сворачивала и швыряла в объемистые пакеты. Дан, хотя его согласием никто не интересовался, молча кивал. Поразительно: эта немолодая бесформенная тетка самого простецкого вида сумела подобрать из уцененного хлама безукоризненный гардероб. Даже видя Тейю воочию, нельзя было быть точнее. (Тут Дан с подозрением глянул на продавщицу, безмятежную, как поросший лесом холм, и в очередной раз выругал себя за паранойю.) Действительно, все необходимое и ничего лишнего, от пушистого, желтого, как одуванчик, халатика до легкой и теплой куртки с капюшоном. Поднапрягшись, Дан вспомнил, что ее сложносочиненный цвет, о котором так и хотелось сказать «благородный», называется «коралл». А еще мысль невесть с чего, что особенно Тейю обрадуется именно халатику. Хозяйка между тем объявила сумму, более чем разумную, и пробила чек, вновь не дожидаясь ответа. Дан, поразмыслив, присовокупил к покупкам еще и вместительный компактный рюкзачок, в меру потасканный.
– Значит, так, – скомандовала тетка с прежней своей невозмутимостью. – Остается еще белье и обувь. Тут бэ-у не пойдет, сами понимаете. Выезжаете сейчас за домом направо, через двор, там проспект и прямо на перекрестке, напротив, два магазина. Колготки там, носки не забудьте. – Кирпично-красный рот шевельнулся, усмехаясь. – Расческу, щетку зубную… В общем, желаю удачи!
Подхватив раздувающиеся пакеты, Дан с грохотом выкатился из ведьмовского подземелья на белый свет.
До проспекта действительно оказалось рукой подать. Яркий, бессмысленно-деловитый, он ровно гудел нормальным столичным шумом, не подозревая, кажется, о загаженных задворках, которые к нему выводили. Дан впервые подумал, что ставший родным город отчасти похож на неопрятную бабу, которая, чтобы нравиться мужикам, натягивает модное шмотье поверх давно нестиранного лифчика, пропахшего потом и духами. Подумал незло: ведь она, баба эта, была уже своя. На перекрестке он сначала обзавелся качественными дорогими кроссовками по ножке Тейю, а потом, презрев томных дур-продавщиц, хладнокровно укомплектовал гардероб простым и удобным, без малейших излишеств, бельем. Что ни говори, монахом он не был, а глазомер всегда имел безукоризненный.
Уже подъезжая к дому, так и обмер от жуткого открытия. Он не слышал Зова! Конечно, несколько часов в компании оборотня притушили голос, иначе Дан попросту свихнулся бы от интенсивности призыва. Да и страх отступил – а Дану начинало казаться, что Зов замешан на чем-то вроде страха. И все-таки сейчас возня с покупками уже не отвлекает его, до дома рукой подать, а он не чувствует ничего, ни малейшего отзвука. Попусту убеждая себя не дергаться раньше времени, едва не прищемив палец дверцей, спотыкаясь, путаясь ногами в проклятых пакетах, он ворвался в квартиру, прямо в обморочную тишину, и оцепенел между стенами прихожей, выпустив из пальцев покупки. Теперь он знал, что это значит, когда пишут «оборвалось сердце». Он не знал, как это правильно чувствовать, и потому отстранение изучал ощущение, изучал несколько долгих минут, после которых вошел в комнату с обреченной решимостью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});