Читать интересную книгу Сын Грома - Андрей Зверинцев

Прокуратор поднялся с кресла и вернулся в апартаменты. Странно, но вопреки ожиданию ему не стало легко, как это случалось всегда, когда он заканчивал неприятный для него суд. И тут еще эта мелькнувшая вдруг мысль о возможной связи этой истории с давней вифлеемской резней младенцев Иродом Великим. Что стоит за этим?

Усилием воли он изменил ход мысли. Зачем нагнетать страхи, смаковать темные иудейские тайны? Как-нибудь потом, на досуге, он об этом поразмышляет…

Было слышно, как толпа у претория неодобрительно шумела. Прошло полчаса. Шум за стенами претория не утихал. Значит, толпа не разошлась. Пилат послал центуриона узнать, что, собственно, происходит. Чего ждут эти странные люди и кто их сюда привел? Потом кивнул слуге, и тот налил ему бокал эшкольского вина, присланного ему на Пасху Каиафой. Вино понравилось прокуратору, он осушил бокал. Кивнул слуге, тот налил еще, и Пилат, ни о чем больше не думая, стал пить, медленно смакуя волшебный напиток.

Из глубины покоев вышла жена — Клавдия Прокула. Оглядела Пилата, покачала головой.

— Плохо выглядишь, игемон. Мешки под глазами… Знаешь, я вспомнила окончание того сна, — сказала она. — Рассказать?

В этот момент вернулся центурион и доложил, что людей подбили священники. Они требуют смертного приговора Галилеянину и еще трем разбойникам, который должен утвердить прокуратор. Толпа требует распять Сына Человеческого за то, что хулит Закон и выдает себя не только за царя Иуды, но и, богохульствуя, — за Сына Божия.

— Докладываю также, что к вашей милости прибыли члены синедриона во главе с первосвященником. Пройти дальше Гаввафы они по своим глупым еврей-ским законам не могут, — добавил центурион. — Что прикажете делать?

Пилат поморщился. Сообразительный центурион догадался:

— Прокуратор устал? Пусть подождут?

Пилат кивнул, и римский воин покинул покои.

Игемон сидел рядом с женой на подушках и в странном раздумье пил дорогое эшкольское вино, которое, как помнит читатель, было прислано ему на праздник Пасхи первосвященником — как теперь казалось Пилату, главным постановщиком этого странного спектакля с Назарянином.

Клавдия Прокула посмотрела на кувшин, из которого слуга наполнял кубок, покачала головой.

— Вино Каиафы?

Пилат в подтверждение медленно наклонил голову и с удовольствием допил вино.

— Да, — сказал он, — вино Каиафы. — И, перевернув бокал вверх дном, показал супруге, что тот пуст.

На его лице появилась улыбка, которая так пугала подчиненных, но которой абсолютно не боялась Клавдия Прокула. Ибо, как проповедовал Галилеянин, несть пророка в отечестве своем.

— О Пилат, бойся данайцев…

Жена погладила игемона по щеке. Ему сейчас было особенно приятно ее прикосновение. Захотелось поделиться своими мыслями об этом странном Галилеянине. Он знал, что ей это будет по душе. И будет интересно. Пилат сказал:

— А знаешь, Он по-своему мудр. Он — философ. Но главное не это. Главное, — Он пришел, чтобы умереть. Я вижу у Него это написано на лбу.

— Ты проницателен, прокуратор. Хочешь, я предскажу тебе, что будет дальше?

— Предскажи, пожалуй, — вяло согласился Пилат. Ему очень не хотелось встречаться сейчас с Каиафой. Да и с Назарянином тоже. Он старался оттянуть время. Чуть помедлив в раздумье, кивнул слуге, чтобы тот вновь наполнил бокал.

— Боюсь, что ты не вывернешься теперь из этой истории, господин муж мой Пилат, — вздохнула Клавдия Прокула. — Иудеи опутают тебя, и ты пошлешь Галилеянина на распятие. Но не делай этого. Ибо этот Человек от Бога. И Бог не простит тебе такого злодейства.

— Ты, Клавдия, говоришь о Юпитере?

— Я говорю о еврейском Боге.

— Римлянину ли бояться еврейского Бога? — пожал плечами Пилат. — Послушал бы тебя сейчас Галл.

— Бог мой! Да ты же совсем пьян, Пилат! Не пей больше. Лицо твое стало совсем красным.

Возможно, жена права. Ему было не по себе. Клавдия, как и все вокруг, сейчас раздражала его. Он чувствовал, что никак не может попасть ногой в стремя.

Пилат хотел что-то возразить, но махнул рукой и проследовал на Гаввафу, где его уже ждали члены синедриона и первосвященник Каиафа.

В торжественной одежде по случаю Пасхи высокий, худой Каиафа остекленелым взглядом вперился в Пилата.

— Иерусалим на Пасху — стог сена, — еле сдерживая раздражение, сказал он. — Поднеси огонь — и полыхнет. Разве ты, римлянин, не видишь, что у Галилеянина в руке факел. Останови пожар, игемон, пока не поздно. Изыми худую овцу. Не позволяй этому самозванцу играть в Царя Иудейского, Сына Божьего! Кесарь не простит тебе иудейской смуты, которую заваривает этот лжепророк…

Пилат знал: в Риме всегда боялись иудейской смуты, и Храм был для Рима, как кость, поперек горла.

— Я говорил с тем, кто называет себя Царем Иудейским, Каиафа. Он вольный философ, и все его философские бредни вряд ли найдут поддержку в народе.

— Тебя не пугает, что он назвался Царем Иудей-ским? Нет у нас, иудеев, прокуратор, царя, кроме кесаря.

Пилат кивнул, подтверждая, что нет у иудеев царя, кроме кесаря.

— Хорошо говоришь, Каиафа. И не будет у вас другого царя, поверь мне.

Первосвященник подозрительно посмотрел на Пилата, на его красное лицо, на влажные губы, на потерявшую жесткость складку у рта…

— Галилеянин учит не соблюдать Закон. — сказал он, — Не чтит Субботы. А Закон гласит: «Всякий, кто делает дело в день субботний, да будет предан смерти».

— Ваш Закон! — поднял палец прокуратор. — Ваш Закон, Каиафа! И потому это проблемы вашего Бога. Не прокуратора! Не Рима!

— Ты хочешь, игемон, чтобы Храм потерял контроль над Иудеей?

— Повторяю: это проблемы вашего Бога.

— Если начнутся волнения, кесарь Тиберий не поймет тебя, прокуратор. Если отпустишь Галилеянина, ты не друг кесарю. Всякий называющий себя Царем Иудейским — враг Рима! Или ты не согласен с этим?

— Что предлагает Храм?

— Распни Галилеянина.

— Царя Иудейского?

— Нет у нас царя, кроме римского кесаря.

— И все будет спокойно?

— И все будет спокойно.

Пилат вспомнил слова Клавдии Прокулы: «Окрутят тебя иудеи, и ты согласишься подписать приговор». Хоть вино Каиафы и ударило ему в голову, но он отчетливо понимал: ссориться с первосвященником было не с руки. Сеян убит. В любой день жди убойных вестей из Рима. Теперь только оступись, Пилат. Римские завистники и недруги и правда могут объявить тебя врагом кесаря. Тем более что у Тиберия уже лежат два доноса о пролитой крови и о том, что он, пойдя на поводу у иудеев, вынес статую кесаря из Храма. Ну, кровь — понятно. Но вынос статуи? Вот и потакай иудеям после этого, Пилат.

— Не торопись, первосвященник, — сказал Пилат. Он вспотел от волнения, и слуга дал ему полотенце вытереть лоб и шею. Ему было жарко. Он мучительно искал зацепку, чтобы не казнить Назарянина. И ему показалось, что он нашел выход. — Послушаем народ, Каиафа. Решение важных вопросов наш мудрый кесарь всегда доверяет народу, — Пилат поднял вверх указательный палец и добавил: — Этим и велик Рим!

— Да здравствует кесарь! Да здравствует Рим! — лицемерно провозгласил здравицу Каиафа.

Пилат пропустил слова первосвященника мимо ушей:

— Как ты, Каиафа, знаешь: по случаю праздника Пасхи игемон может отпустить осужденного на смерть. Выведем к народу Галилеянина и другого приговоренного к смерти. Как народ решит, так и поступлю.

Ему казалось, что толпа хоть и не поняла притчу, но благосклонно настроена к Галилеянину и его трюк с заменой осужденных на смерть пройдет.

Он повернулся к стражникам:

— Тащите сюда самого отпетого из приговоренных.

Пилат еще надеялся на здравый смысл иудеев.

Стражники вывели Галилеянина и приговоренного к смерти разбойника Варавву. Прокуратор обратился к толпе. Показывая рукой на Иисуса, сказал:

— Вот Сын Человеческий, выдающий себя за Царя Иудейского. Он учит народ возлюбить ближнего, как самого себя, и прощать врагов своих. Он учит подставлять правую щеку, когда тебя ударили по левой. И вот — другой арестант, известный вам разбойник Варавва.

Пилат обратился к Варавве:

— Надо ли прощать своих врагов, иудей Варавва?

Варавва, крепкий, жилистый, коротконосый лихой иудей, сверкнул на прокуратора жгучими, полными ненависти глазами и, обращаясь к толпе, сказал:

— Я, Варавва, и я говорю вам, иудеи, поступайте, как учили отцы. Поступайте, как завещал Моисей: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ушиб за ушиб.

Толпа, только что благосклонно внимавшая Назарянину, одобрительно загудела. Прокуратор явно переоценил иерусалимскую чернь. Ибо чернь есть чернь. Что в Риме, что в Иерусалиме.

— Кого отпущу вам? — обратился к толпе Пилат. Он еще надеялся на что-то.