Постепенно появляется небо — голубая с белым линия. Дойдя до правого верхнего угла, Дэвид начинает собирать следующий ряд — с остроконечными крышами и верхушками деревьев.
Я оставляю его склоненным над пазлом: его волосы спадают на глаза, когда он подбирает и отбрасывает детали одну за другой.
У себя в комнате я открываю альбом на странице со словами «вина», «сложно», «скрытый» и «слабость».
Я вижу, что на парковке возле дома Кристи пусто, но мне все равно. Я скучаю по Мелиссе, которая с удовольствием ходит со мной на пруд и не боится плавать, с которой можно строить лабиринты для морских свинок на полу моей комнаты. Скучаю по возможности быть собой и не прилагать столько усилий, чтобы понравиться подруге.
Если бы она была тут, я бы все ей рассказала про Джейсона и про Кристи, и она не стала бы надо мной смеяться.
— Починишь? — Передо мной возникает Дэвид. Я даже не слышала, как он вошел.
— В следующий раз стучись.
Я протягиваю руку и чувствую, как в нее опускается кассета. Из нее свисают два конца ленты — оборванные. Дэвид зажимает мои пальцы вокруг кассеты.
— Можешь починить?
— Нет.
Он закрывает руками уши.
— Не волнуйся. Ты можешь починить.
— Ты что, не понял? Я не могу починить!
Я выбрасываю кассету. Она звякает о дно мусорного ведра.
— Почини! — вопит Дэвид.
— Когда человек расстроен, не стоит лезть к нему со своими проблемами! — ору я. — Как ты не понимаешь! Не бросай игрушки в аквариум! Не жуй с открытым ртом! Не открывай двери в чужом доме!
Дэвид валится на пол и обхватывает колени руками.
— Мусор выбрасывают в помойное ведро, — произносит он всхлипывая. — Это правило.
Он плачет очень горько, содрогаясь от рыданий. Я достаю кассету из ведра, но не знаю, что с ней делать.
— Я не могу ее починить.
Глаза застилают слезы. Я подхожу к Дэвиду, сажусь рядом, обнимаю его и прижимаюсь щекой к его волосам.
— Прости, — шепчу я. — Прости, Жаб.
Каждый гудок в трубке звучит как долгий вздох.
Один. Пожалуйста, подойди. Рядом склонился Дэвид.
Два. Пожалуйста, ответь.
Три. Пожалуйста…
— Алло.
— Здравствуйте, это Кэтрин.
Миссис Морхаус молчит, и на секунду у меня возникает желание повесить трубку, но потом я с усилием выдавливаю из себя слова:
— Можно поговорить с Джейсоном?
Миссис Морхаус выдерживает паузу:
— Одну минуту.
Жду, и сердце колотится в груди: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
— Кэтрин, — произносит миссис Морхаус, — он не хочет подходить к телефону.
— А не могли бы вы ему кое-что от меня передать? Скажите, что я прошу прощения и хочу пригласить его на танцы сегодня вечером.
— Не знаю, — вздыхает она.
— Я буду там через час. Пожалуйста, скажите ему, что я действительно очень хочу, чтобы он пришел.
И я начинаю объяснять ей, как добраться, хотя она даже не пообещала, что передаст ему. Повесив трубку, я поворачиваюсь к Дэвиду:
— А теперь звоним папе.
Сотрудник аптеки уверяет меня, что папа занят, но я говорю ему, что это срочно.
— Кэтрин, в чем дело?
— Приезжай домой, — говорю, — и купи по дороге кассету «Квак и Жаб снова вместе» Арнольда Лобела. Это очень важно. Ты записываешь?
— Кэтрин, мне надо…
— Нам тоже надо! — рявкаю я. — Ты купишь «Квак и Жаб снова вместе», новый магнитофон и приедешь домой прямо сейчас.
— Я понимаю, но дай мне несколько минут…
Я вешаю трубку.
Переодевшись в свою любимую джинсовую юбку и черную майку без рукавов, я сажусь с Дэвидом на крыльцо и причесываюсь, глядя на дорогу.
Двадцать три машины спустя к дому подъезжает папа.
— Идем, Дэвид. — Я беру его за руку. Мне пора на танцы.
Если кто-то опаздывает, это не значит, что он не придет
Я слышу музыку. Двойные двери культурного центра широко распахнуты. Прямоугольник желтого света лежит на мостовой. Дэвид прыгает в освещенную рамку. Он радостно размахивает руками, глядя на свою тень.
— Кэтрин, в следующий раз сообщай, пожалуйста, о своих планах заранее, — произносит папа. — Я не могу срываться с работы по такому поводу.
Дэвид скачет, и кажется, что его тень хлопает крыльями.
— Ты ездишь с Дэвидом в видеопрокат каждый раз, когда у него занятия.
— Это другое дело.
— Другое, потому что это для него?
Папа сердито поворачивается ко мне:
— Дэвиду нужно…
— Я знаю, что ему нужно! Поверь мне! — Отворачиваясь от него, я не обращаю внимания на то, что уже кричу.
— Может, ему действительно нужно больше, чем мне. Но это не значит, что мне вообще ничего не нужно!
— Мы заходим? — спрашивает Дэвид, когда я наступаю ему на тень.
— Спроси у папы. Ему решать.
У меня саднит горло. Глядя на двери культурного центра, я чувствую себя одинокой, как никогда.
За спиной шаги:
— Кэт?
— Со мной тоже нужно считаться, так же как ты считаешься со своим садом и с Дэвидом. Ты мне тоже нужен.
Я чувствую, как он обнимает меня, и утыкаюсь в его плечо.
— Я с тобой, — говорит он.
Хотя на нас смотрят прохожие, я крепко к нему прижимаюсь.
— Ты побудешь здесь, пока я не выясню, пришел Джейсон или нет?
— Конечно.
Мой лоб упирается в его плечо, рубашка приторно пахнет вишневым сиропом от кашля, но это не важно.
— Ты можешь одолжить мне немного денег? Свои я потратила на подарок Джейсону.
Папа роется в кармане свободной рукой.
— Вот тебе еще, чтобы ты могла позвонить мне, когда будешь готова ехать домой. Я сразу приеду.
— Мы заходим? — спрашивает Дэвид.
Я киваю:
— Да, я готова.
При входе нас встречает администратор. Она сидит за столом прямо под моим плакатом.
— Добро пожаловать, — говорит она и открывает кассу. — Вы пришли танцевать?
— Моя дочь будет танцевать, а мы с сыном побудем здесь, пока не придет ее друг.
Папа расплачивается за всех, но Дэвид не хочет, чтобы ему на руку ставили штамп.
— Смотри, это совсем небольно.
Я протягиваю руку, и женщина спрашивает:
— Тебе цветок, лягушку или стрекозу?
— Лягушку, пожалуйста.
Она ставит штамп на тыльной стороне моей руки, и я показываю его Дэвиду:
— Смотри, лягушка.
Дэвид дает мне руку, и я подставляю ее так, чтобы можно было поставить штамп.
— Пахнет чем-то вкусным, — говорит папа.
— У нас тут продают выпечку, и еще можно купить попкорн и газировку. — Женщина указывает в холл, где стоят столы с шоколадными кексами и пирожными. — Есть по 50 центов, есть по доллару. Но еду и напитки нельзя проносить на танцплощадку.
— Это правило, — говорит Дэвид.
Доска объявлений обклеена афишами, а вход на танцплощадку украшен лентами и мерцающими белыми рождественскими гирляндами.
Папа останавливается поговорить с кем-то у столика, где торгуют футболками с логотипом культурного центра, и до меня долетают обрывки фраз: «куча ребят», «отличный вечер», «в аптеке все прекрасно».
Дэвид подходит поближе к гирлянде, и его пальцы трепещут от волнения, как крылышки мотылька.
— Красивые гирлянды, правда? — говорю я. — Как сотни звезд.
— Как звезды, — произносит Дэвид. — Загадай желание, Квак.
Я закрываю глаза и нащупываю в кармане юбки деньги, которые дал мне папа. Из зала доносится энергичная жизнеутверждающая музыка.
Когда я открываю глаза, Дэвид смотрит на меня в упор, его лицо в нескольких дюймах от моего.
Считается, что если сказать свое желание, то оно не сбудется. Но я не думаю, что с желаниями все обстоит именно так. Не верю, что где-то есть такая вредная Фея желаний с записной книжкой, которая проверяет, произнесено желание вслух или нет. Хоп! Ты сказал свое желание. Не будет тебе нового велосипеда! Но, поскольку желание мое почти несбыточное, какая разница, узнает фея о том, что я произнесла его вслух, или нет.
— Пусть у всех будут равные возможности, — говорю я. — Потому что иначе получается гнусно. А ты чего желаешь?
— Виноградную шипучку.
Не могу удержаться от улыбки:
— Ты загадал виноградную шипучку?
Он не отвечает, и я достаю руку из кармана. Взяв одну из его трепещущих ладоней, я вкладываю в нее доллар и загибаю ему пальцы.
— Желание исполнено, Жаб.
Он пускается бежать, и папа бежит за ним следом.
Я закрываю глаза и загадываю новое желание.
Пусть в буфете будет виноградная шипучка.
Для разговора нужны двое
Одна на трибуне, я вытираю потные ладони о коленки. Белые полосы на полу и баскетбольные щиты как будто сверкают в полумраке зала. Мне хочется взять широкую кисть и покрасить белые щиты в яркие цвета: алый, ярко-голубой и оранжевый.
Но у меня нет кисти, и мне остается только ждать.