Скрутив самокрутку из трофейного самосада, я в очередной раз закурил.
Трактир под номером 43 остался где-то в километре справа от меня. Там же остались два трупа уркаганов и насмерть перепуганный трактирщик. Купцы во время заварушки слиняли с завидной скоростью. Так, что как свидетели, против меня показания они вряд ли дадут. Поскольку уже очень далеко. Трупы хозяин обещал спрятать в лучшем виде, и что будет нем как рыба меня уверял. Но оставаться в заведении было верхом глупости. Обыскал трупы по привычке, такая уж привычка у меня с фронта осталась, когда каждая кроха была не просто трофеем а данными, указывающими на принадлежность врага к определенной части, подразделению, происхождению. Кому он писал личные письма и что писал? Ведь часто в письмах предупреждал родных о передислокации части и о новых задачах, которые видимо будут.
Уже не будут, усмехнулся я. Были в заварушке помимо двух трупов и свои плюсы. Кисет с табаком я позаимствовал у одного из бандитов. Пятизарядный револьвер неизвестной марки тоже не плохой довесок. Но самым главным трофеем был паспорт мещанина Карадубова Ивана Аверьяновича. Мерзко конечно, но видимо под этим паспортом мне и придется пожить тут некоторое время. Главное теперь сменить город. Тут уже некто знает меня под настоящим именем. Наследил я, осталась бумажка расписка у хозяина ломбарда Митрофана Павловича. Он же пахан и смотрящий за 'порядком' на рынке. Навестить его, что ли?
В общем то, я не кровожадный. Только вот с некоторых пор уголовная стезя выбрала меня сама. Может дело в аигути? Достав его из ножен ещё раз убедился, что вытерт он насухо и следов крови не имеет. Были такие клинки, изделия мастера Муроямы, жаждущие крови. Кузнеца отменного, но человека вздорного, гневливого и вспыльчивого как порох. Стоило выйти с его изделиями прогуляться, как они притягивали к хозяину неприятности. То есть, их неизбежно пускали в ход. Многие из клана Токугава погибли именно от этих мечей. И тогда глава клана Токугава Цунаеси известный так же как 'собачий сёгун' приказал их уничтожить все. Может быть мечи все и уничтожили. А такой вот кинжал уцелел. Впрочем, всё это совпадение. Аигути служил мне верой и правдой уже лет 7–8 и таких вещей ранее я за ним не замечал. Впрочем недостатка крови тогда не было. Это последние два года на журналистском поприще он покоился в ножнах.
Что бы ни говорил мой старый учитель, как бы не учил меня, но отношение к смерти и жизни у нас было разное. Я не принял самурайский закон стремления к смерти как таковой…Напротив, показушное самоубийство называемое сепукой, считал недостойным проявлением слабости. Человеческий разум должен найти выход из любого положения.
Особенно когда речь идет о мести. В одном мы с ним сходились. Погибнуть в бою действительно достойная смерть. Впрочем, Синмен сенсей сильно и не возражал. Позднее, изучая традиции Японии, я догадался, что он был не осе. Слово осе (ошо) в древности трактовалось как учитель фехтования, синонимом монаха оно стало позднее. А скорее ямабуси — спящий в горах, так назывались учителя ниндзяцу. А кодекс ниндзя предписывал, что любое действие не позорно, если ведет к цели. Перефразировав получится лозунг Макиавелли. Что меня несколько смутило, но веру в благородство старого Синмена я не терял до определенного времени…
Все эти мысли сами собой пролетали в моей голове, словно напоминание о прошлой жизни. Словно повтор урока, который нельзя забыть. А ноги сами вели меня к ломбарду.
Смеркалось. Удлинившиеся тени домов почти полностью погрузили в сумрак узкие улочки. Народ по дороге попадался редко. Зажигались огоньки свечей и керосинок.
Кое-где натужно свистели примусы. Та ещё техника, от их реактивного свиста впору было оглохнуть.
Шел я неспешно, почти крался под тенью домов. Но вид на себя напустил занятой до невозможности и неприступной личности, торопящейся по своим неотложным делам.
Почти так и было. Подойдя ближе к рынку я спросил у подслеповатой старушки, греющейся на завалинке, где живет уважаемый Митрофан Павлович. Время было позднее и застать его в ломбарде я не рассчитывал. Сильно окая бабуся долго интересовалась кем я ему довожусь, и по какому вопросу он мне нужен. Мои же вопросы она упорно игнорировала. Пришлось признаться, что я его незаконнорожденный сын Митька.
Вот тут я попал впросак. Бабуся оказывается давно подозревала, что он старый греховодник и не смотря на то, что живет бобылем, детей по свету наклепал что петух цыплят. Потом её сильно заинтересовало имя моей бедной матушки. Пришлось срочно придумывать имя позаковыристей.
— Ну, Аксинья..
— Чего нукаешь? Не запряг поди. Это которая Аксинья? Не Кузьмича Силантьева дочка будет?
— Она бабуля, она самая, — закивал я, стараясь закруглится и вернуть разговор в нужное мне русло.
— Свят, свят, свят…,- закрестилась в испуге бабка, — Она ж молодой представилась?
— Вот как меня родила тайно и представилась. А меня на воспитание к бабке в деревню отдали.
— К какой бабке? Матушка ейная тута жила завсегда. А больше никаких бабок у них не было?
Меня уже слегка перекосило от разговора, но выпутываться надо было.
— Бабка повитуха меня к себе забрала и вырастила.
— Это которая? Не Серафима Васильевна случаем?
— Нет. Не она, — сказал я мстительно, — Она ваще не здешняя. С деревни тайно и приезжала роды принять, чтоб ни одна собака местная ничего не пронюхала.
— На до ж…,- прошамкала сокрушенно бабка. Такой расклад её расстроил.
— Дык, где вы говорите мой папаша живет?
— Это который?
Опять двадцать пять, за рыбу деньги! Бабушка явно страдала склерозом.
— Митрофан Павлович, ломбард, который держит.
— А не знаю я такого.
— Как не знаете? Вы же говорили, что он старый греховодник бобылем живет? Один на семи перинах спит?
— А? Ентот сквалыга через дом отсюда живет. Чтоб ему пусто было! Давеча пошла Харитоновна к нему соли жменьку попросить, а он лиходей обещал собак спустить.
Ирод окаянный…Ни дна ему, ни покрышки…
Старушка завелась как швейная машинка Зингер и шила на Палыча ярлыки, что любо дорого посмотреть. Чувствую не зря я его навестить иду. Одним бандитом меньше будет.
Оставив старушку, предавшуюся изобличать Митрофана во всех смертных грехах, в одиночестве, я поспешил к заветному дому.
Воображение рисовало мне широкий бревенчатый сруб окруженный густым частоколом. На кольях несомненно красовались срубленные лиходеем головы. Ворота должны были быть массивными с накладными коваными навесами и тяжелыми амбарными замками внутри. Каково же было моё удивление увидеть легкое, почти воздушное крыльцо с гипсовыми балясинами и чистый светлый дворик. Домик был каменный, двух этажный, в слегка готическом стиле. Испорченный хоть и ажурными, но совершенно неуместными ставнями на окнах. Или я совершенно ничего не понимаю в людях? Или это не его дом?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});