— Дороти, вернись. О чем ты так крепко задумалась?
Тихий голос Дункана вернул Дороти к реальности. Она подняла глаза и увидела, что Дункан разглядывает ее с какой-то непонятной напряженной серьезностью.
— Ты и раньше была романтичной, мечтательной… — Он невесело усмехнулся. — Наверное, мне бы следовало вспомнить об этом раньше, вместо того чтобы позволить себе… — Дункан опять на мгновение умолк, а потом добавил неожиданно резко: — Я еще раз прошу прощения за тот вечер. Дороти, мы с тобой давно знаем друг друга. Я думаю, нам ничто не должно помешать…
Она уже знала, что он собирался сказать. «Нам ничто не должно помешать быть друзьями». Сердце Дороти будто острый нож пронзил. Если они будут общаться в качестве старых друзей, ей просто не выдержать душевного напряжения. Она вовсе не хочет быть ему другом. Она хочет…
Чего она хочет? Чтобы он полюбил ее? Нет, конечно же нет. Ей ничего от него не нужно. Ничего. А что касается его заявления о том, что он пришел перед ней извиниться… это вполне объяснимо. Теперь, когда Дункан решил вернуться в родной город и поселиться здесь навсегда, ему вовсе незачем обострять отношения с кем бы то ни было. Нормальное человеческое желание.
Когда она примет его извинения, когда позволит, чтобы он снова вошел в ее жизнь… Дороти невольно поежилась. Нет, она не допустит, чтобы это случилось. Нельзя вновь подвергать свои чувства опасности. Просто нельзя. Самое лучшее — держать Дункана на расстоянии. Так будет проще. И безопаснее.
Как бы ни было неприятно это осознавать, Дороти по-прежнему совершенно беспомощна перед этим мужчиной. Он по-прежнему волнует ее.
— Мне не нужны твои извинения, Дункан, — натянуто проговорила она. — Мне ничего от тебя не нужно. Я хочу, чтобы ты ушел. И оставил меня в покое. Навсегда.
Она не смотрела на Дункана, но хорошо расслышала, как он с шумом втянул в себя воздух, и внутри у нее все сжалось от какого-то непонятного страха. То, что она сейчас сказала… На самом-то деле ей хотелось прямо противоположного. У нее было такое чувство, что она отказывается от чего-то такого, что потом осознает как горькую и невосполнимую потерю. Но что ей еще оставалось делать?
Однажды Дороти уже пережила сильную боль — когда Дункан отозвался о ее чувствах к нему как о чем-то таком, что ему докучает и что ему вовсе не нужно. И больше она не позволит ему так оскорбить себя и унизить. Никогда! И тем не менее Дороти боялась, что ее решимость порвать все связи с Дунканом все-таки не настолько тверда, как ей хотелось бы. Если он не уйдет прямо сейчас, она вряд ли устоит перед искушением принять то, что он ей предлагает, — перемирие и дружбу.
— Я еще раз повторяю. Мне не нужны твои извинения, Дункан. Видишь ли… — Она заглянула ему в глаза, очень надеясь, что ей хватит мужества договорить до конца все то, что она собиралась сказать — Твое мнение обо мне, о моем моральном облике, о том, как я живу… оно для меня ничего не значит.
Ее так и подмывало добавить: «И ты для меня ничего не значишь». Но она поняла, что просто не сможет произнести этих слов. А тут еще — как назло! — ранка на губе вдруг заныла. Она едва не расплакалась от горечи и бессилия.
Дункан молчал целую вечность, а потом холодно проговорил:
— Я все понял. — Дороти очень надеялась, что он ничего не понял, что за щитом из жестких слов не разглядел ее боли. — Наверное, мне нужно уйти.
— Да, — безучастно обронила Дороти, глядя в сторону. Она боялась, что если увидит глаза Дункана, то просто не выдержит и будет умолять его не уходить.
Чтобы не показаться невежливой, она проводила Дункана до двери. Прихожая была небольшая, и как бы Дороти ни старалась держаться подальше от него, все равно получилось так, что они оказались совсем близко друг к другу. Дороти невольно отшатнулась и тут же испуганно замерла… Дункан, вместо того чтобы вежливо отодвинуться от нее, подошел еще ближе. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым.
— В своей жизни я совершил немало ошибок, но больше всего жалею о том…
Он стоял очень близко. Так близко, что Дороти чувствовала его запах, тепло его тела. Она ощущала близость Дункана буквально всей кожей. И была близка к истерике.
Дороти закрыла глаза и безотчетно облизала вдруг пересохшие губы.
— Дороти… — Он произнес ее имя так странно, так проникновенно… Дороти почувствовала, как зачастили удары сердца, открыла глаза и увидела, что Дункан смотрит на ее губы. — Все еще болит?
Дороти испуганно моргнула. Ей показалось, что Дункан спрашивает о прошлом, что он все же решил признаться, что всегда знал о ее чувствах к нему. Она растерялась, не зная, что ответить. Но потом Дункан поднял руку и легонько провел пальцами по ее губе, и она поняла, что он спрашивает о том, болит ли все еще губа.
— Я не хотел…
Голос у Дункана дрогнул. Дороти почувствовала, как внутри у нее все оборвалось… Такое чувство бывает во сне, когда летишь в бездонную пропасть и бессильна остановить падение. Сами собой губы ее приоткрылись, на щеках выступил предательский румянец. Что он с ней делает?! Дункан еще раз провел пальцем по крошечной ссадинке у нее на губе, а потом тяжело глотнул и напряженно застыл, так и не отняв руки от ее губ.
— Тогда, десять лет назад, тебе бы захотелось, чтобы я поцеловал тебя там, где болит.
Дороти уже ничего не понимала. Неужели он действительно произнес эти слова?! Она не могла поверить. Боль у нее в душе как будто собралась в тугой комок, а потом он взорвался миллиардами острых, как бритва, осколков. Если раньше Дороти еще как-то владела собой, то теперь была просто не в силах справляться с наплывом чувств, что накрыли ее, как штормовая волна. Она вновь превратилась в ту девочку, которой была тогда, десять лет назад, — ранимую, мечтательную, восторженную и абсолютно беспомощную перед этим человеком, которого она обожала неистово и безнадежно.
Ей хотелось заплакать. Жгучие слезы уже навернулись на глаза, и Дороти сдержала их лишь нечеловеческим усилием воли. Она не могла показать свою слабость Дункану. Не могла…
Он по-прежнему держал пальцы у нее на губе. В отчаянии она сделала шаг назад и уперлась спиной в стену. Потрясение, страх, ощущение опасности, от которой нельзя спастись… У Дороти было такое чувство, что все это происходит во сне. Вот сейчас она проснется, и все пройдет.
Когда она заговорила, то сама не узнала свой
— Десять лет назад я была глупой девочкой… просто дурочкой. Но я уже выросла, Дункан. Я давно уже не та наивная девчушка, какой была тогда.
И я не знаю, зачем тебе нужно мучить меня, терзать воспоминаниями о том, чего давно уже нет. Конечно, она не сказала этого вслух. Потому что тогда Дункан бы догадался, что ей по-прежнему больно. Что он ей по-прежнему небезразличен.