Рад, что Вы кончаете Гоголя — но очень жалею, что Вас здесь нет и Вы не можете мне дать прочесть написанное. У меня только одно, внешнее опасение: имею в виду, как Вы писали работу. Боюсь, что для читателей жизнеописаний Ваш подход будет слишком серьезным и потому, как в таких случаях любят говорить «непонятным». Когда Вы рассчитываете вернуться в Париж? И мне очень бы с Вами хотелось повидаться и побеседовать. Выйдет ли у меня и когда справлюсь с новой работой — трудно сказать. Вы спрашиваете: какая тема. В двух словах вряд ли объяснишь. Предполагаемое заглавие: «В фаларийском быке». Подзаголовок: «Свобода воли и мораль». Эпиграф 1) Beatitudo попest praemium virtutis sed ipsa virtus (Спиноза). 2) Eritis sicut Dei, scientes bonum et malum [Книгабытия, III, 5]. Начинаю словами Гегеля: философия должна оберегаться всякого назидания — и противопоставляю этому, что, наоборот, философия (и гегелевская назидательная parexcellence) по самой своей сущности не может не быть назидательной. Приходится говорить очень обстоятельно о Сократе и его двойнике Спинозе. Из философии назидание перешло в религию и заменило собой откровение: творчество Киркегарда (придется остановиться на нем) о том свидетельствует. Один Нитше почувствовал в Сократе падение (грехопадение). Но «Сирена-мораль» и его соблазнила. Лютер был прав:
deservoarbitrio. Наша воля парализована. Мы убеждены, что Бог не может быть творцом зла, что Бог «друг порядка» (Кирк.), что Бог требует от человека повиновения его воле и т. д. Все это доказательства, что мы свободу воли утратили. Когда Бергсон говорит о свободе воли — он «проповедует» волю связанную. Тоже и Шеллинг и Лейбниц и Шопенгауер. Тоже и теологи. Недаром Гегель утверждал, что змей, обещавши людям «eritissicutdei», сказал правду, т. е. что если сорвать с дерева познания добра и зла плоды и вкусить, люди достигнут всего, что хотят. Но достигают они beatitudoСократа и Спинозы в фаларий- ском быке. Задача философии не «принять» фаларийского быка, а уничтожить его. И только Бог, который создал фаларийского быка, может его уничтожить.
Боюсь, что в таком схематическом изложении вряд ли вышло понятно. Меня прошлую зиму — в связи с изучением Киркегарда измучили. Кирк. вернулся к Сократу: неужели это значит, что иного выхода нет и, что фаларий- ский бык и в начале и в конце бытия? И что христианство есть, как и эллинская мудрость, только приятие фалар. быка, что, значит, сущность «откровения» в этом приятии и Спиноза был прав, утверждая, что в Писании есть высокая мораль, но истина — вне Писания! Очень бы хотелось потолковать с Вами на эти темы: а то все приходится в себе самом вынашивать и иногда это очень трудно бывает…
Еще два слова по поводу перевода. Очень прошу Вас, не задерживайте вторую половину. Я еще раз убедился, какая это была ошибка, что в Commerceне был сдан перевод весной. И для Вас это было бы важно, а для меня прямо вопрос практического значения, который трудно преувеличить. Если бы появились мои статьи и в Commerceи в N.R.F. одновременно с «Pageschoisies», может быть, мне удалось бы и немного выплыть. А теперь — кто знает, что будет. Если мы еще затянем, наверное Commerceоткажется, а потом и N.R.F. забудет, и все останется по-прежнему. Очень, очень прошу Вас — не задерживайте. (Шлецеру, 30.09.1931).
А теперь о последней странице [Вашего письма]. Прежде всего хочется Вам сказать: большое спасибо. Так редко приходится мне слышать от кого-нибудь, что он не только читает, но, как Вы пишете, «лично заинтересован» в развитии тех мыслей, с которыми мне приходится идти и на люди. А между тем — в этом, только в этом все дело. Иной раз, правда, тоже не слишком часто, но все приходится слышать от людей, что интересно, хорошо написано или что-нибудь в таком роде. Но почти никто не чувствует или не понимает, что там, где возникают последние философские проблемы, решается человеческая и, стало быть, его личная тоже, судьба. И когда Вы мне это говорите и так говорите, что в Ваших словах, или сквозь Ваши слова видна Ваша внутренняя борьба и Ваши искания, мне начинает казаться, что все-таки книги пишутся не только затем, чтобы занимать или давать «умственные наслаждения» избалованным элитам современности. Очень буду рад, когда Вы вернетесь в Париж, побеседовать с Вами. Сегодня будет у меня Бердяев — вероятно, будем продолжать беседовать о его книге [ «О назначении человека»]. Напишете Вы о ней? Следовало бы, очень следовало бы. (Шлецеру, 8.10.1931).
У меня все по-старому. Живу уединенно, мало кого вижу. Закончил вчерне новую работу на тему «Свобода и знание» («В фаларийском быке» — подзаголовок). Еще придется повозиться: обработать, переписать начисто. А потом — где ее напечатать. Вышла довольно большая статья и притом еще больше отходящая от обычных течений философской мысли, чем предыдущие. Боюсь, что и Леви-Брюль, который до сих пор охотно меня печатал, не решится дать моей новой работе пройти в «Рев. Фил.». А по- русски и на немецком и думать нечего ее пристроить. Но пока рано об этом говорить: еще нужно окончательно отделать, переписать — дай Бог через 2–3 месяца кончить. (Лазареву, 15.01.1932).
(манускрипты № 59 — сент. 1931, № 60 — без даты, № 61 — декабрь 1931). Рукопись без заглавия. Она состоит из 256 рукописных страниц с большими полями. Текст разбит на 18 глав, из которых четыре последние посвящены Кир- кегарду. Работу, законченную вчерне, Шестов обработал и несколько сократил. Окончательному тексту он дал заглавие «В фаларийском быке» с подзаголовком «Знание и свобода воли». На последнем листе чистовой рукописи (манускрипт № 67) дата: 6 мая 1932 г. Несмотря на опасения Шестова, Леви-Брюль принял его работу для «Ревю Филозо- фик», и она появилась по-французски в двух выпусках этого журнала: № 1/2 (янв./февр.) и № 3/4 (март/апрель) за 1932 г. под заглавием «DansletaureaudePhalaris». По-немецки и по-русски работа в то время не появилась. Впоследствии она была включена в книгу «Афины и Иерусалим».
Через несколько месяцев после окончания работы Шестов пишет о ней Шлецеру в двух письмах:
Вы пишете, что, когда свыклись с «Фал. быком» — Вам показалось, что он не хуже написан, чем «Парменид»! Дай Бог, чтобы это было так — хотя это было бы почти чудом: до такой степени я себя скверно чувствовал, когда писал эту работу, что мне почти невозможно допустить, что она удалась в литературном смысле. А меж тем, в ней высказано то, что в последние годы меня больше всего волновало — и мне грустно было бы думать, что мой голос не дошел до читателя. Что статья трудная — это в порядке вещей, ибо сама проблема очень трудная. Главное, чтобы читатель, который трудностей не боится, услышал то, что мне нужно было сказать. — Может быть, Ваша статья в N.R.F. до некоторой степени послужит введением к моей работе: от всей души желаю и Вам, и себе, чтобы статья эта удалась. (1.08.1932).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});