Читать интересную книгу По тюрьмам - Эдуард Лимонов

Нет, спасатель Пугачев, не туда рассуждаете. Взрывной волны вовсе не было, поскольку тогда были бы тела заложников, пораженные взрывной волной. Чеченки ведь сидели среди заложников. А взрывных устройств, лимитированных одним сиденьем, не существует. И заложников, пораженных взрывной волной, не обнаружено. Только два заложника пострадали, но от пуль, не от взрывчатки; остальные — от газа. Второй элемент, позволяющий утверждать, что угроза взрыва здания — блеф, придуманный властью, дабы оправдать умерщвление, сознательно сорванные переговоры и решение штурмовать, дабы продемонстрировать силу власти, — это пресловутые мощные бомбы в центре зала и у колонн. Дело в том, что мощные бомбы (заботливо оголенные, чтобы их хорошо было видать, а к ним ведут провода, и уходят эти провода куда-то в потолок зала) видны на видеокассете ФСБ. А съемки были сделаны после того, как из зала вынесли всех заложников — живых и мертвых и привели его в тот вид, который подходил ФСБ. Ни один независимый наблюдатель или журналист не видел зал до того, как его прибрали чекисты. На кассете — инсценировка! Позднее НТВ демонстрировал видеокассету, снятую одним из заложников, и также фотографии, снятые другим заложником (украинцем) до штурма. Втайне от террористов. На этих видеодокументах мы видим, что на месте самой большой бомбы фугаса-бомбы нет. Есть сумка вдвое меньше бомбы, и никакие провода никуда не ведут, тем более к потолку. Сотрудники ФСБ прибрали зал и пристроили бомбу и провода, чтобы оправдать свое злодеяние против невинных русских заложников. Вот в чем дело. Не было риска взрыва здания — вот что! А именно риск взрыва приводится властью как важнейший аргумент оправдания штурма.

«В штабе по освобождению заложников газовая атака была резервным вариантом, — пишет „Ъ“. — До последнего момента все надеялись на то, что с террористами удастся достигнуть компромисса на переговорах. Когда же наблюдатели доложили в штаб о начале стрельбы (после первого расстрела из зала попыталась вырваться группа заложников), было принято решение о начале штурмовой операции».(…)

Вот свидетельство собеседника «Ъ», технического сотрудника центра на Дубровке: «Когда в зале раздались очереди, мы находились в подсобке первого этажа со спецназовцами. Альфовцы тут же начали связываться с кем-то по рациям и, судя по их разговорам, получили „добро“ на штурм. Правда, та группа, которая была с нами, в бой не вступила. Спецназовцы подошли к отверстиям в стенах, ведущим в вентиляцию. Некоторые из них сняли с плеч рюкзаки и вытащили баллоны, напоминающие те, с которыми плавают аквалангисты, только меньше по размеру и пластиковые, а не металлические. Что было дальше, я не знаю. Перед тем как выпустить газ, нас, гражданских, вывели из здания за оцепление».

«Газовой атаке, — продолжает „Коммерсант“, — предшествовала светошумовая маскировка. Из десятка подствольных гранатометов спецназовцы открыли огонь по огромному рекламному плакату с надписью „Норд-Ост“, который закрывает окна второго этажа на фасаде здания. Гранаты, пробивая ткань плаката и стекла, влетали в зал и разрывались. Люди в прямом смысле глохли и слепли».

— Террористы решили, что проникший в здание спецназ забрасывает их гранатами с балкона и стали стрелять туда, отвлекшись от заложников, — рассказал «Ъ» один из участников штурма. — Но стрельба через мгновение стихла, начал действовать газ.

А вот что рассказывает заложник Сергей Новиков: «Я толком не понял, что произошло. Штурм начался, когда мы спали в креслах. Раздались выстрелы, взрывы, а потом резко перехватило горло. Они (террористы) предупреждали, что если при стрельбе мы попытаемся укрыться, то они взорвут бомбы. Поэтому под кресла никто не лег. Все просто пригнулись и закрыли головы руками. Потом совсем стало нечем дышать. Я не мог и двигаться. Меня словно парализовало. Подумал: все, конец. Потом, не знаю, сколько прошло времени, сознание вернулось. Какой-то парень в темной форме нес меня на плече. Запомнил, что в другой руке у него длинная винтовка, наверное, он был снайпером».

На четвертой полосе «Ъ» парнишка по имени Егор, выписавшийся из 13-й больницы, на вопрос корреспондента «Ъ»: «Вы считаете, что операция прошла хорошо?» отвечает: «Да, считаю». Однако далее сообщает вот что: «В вас стреляли?» — спрашивает корреспондент. «Нет, ни в кого не стреляли». — «То есть расстрелов перед штурмом не было?» — «Не было». — «Почему же сказали, что террористы стали расстреливать заложников?» — спросил немецкий журналист. «Я не спал в это утро, — отвечает Егор. Они, ну, террористы, вели себя спокойно. А когда пустили этот газ, то сразу ничего не поняли. Я увидел, как они забегали, ну, испугались. И тут стали падать, засыпать. И я тоже отрубился».

Некий мужчина здесь же, во дворе 13-й больницы, по имени Валерий, на вопрос испанского корреспондента: «Это был террор, как вы думаете?» отвечает: «Да, террор. Когда людей берут в заложники, это всегда террор. Но погибли люди от рук своих. Мне дочка звонила, там у них все было спокойно. С детьми обращались нормально. Она мне сказала, что убита была только одна женщина, в самом начале. Понимаете? А их всех под одну гребенку…»

Во дворе 13-й больницы бродили родственники заложников, обмениваясь мнениями: «Угробили людей, свои угробили». «Нас, как тараканов, потравили».

Даже только из вышеизложенного сам собой напрашивается вывод: в интересах чеченцев было тянуть переговоры как можно дольше. Тем самым ежедневно приковывая внимание всего мира к войне в Чечне. А вот в интересах Президента и Правительства как раз следовало как можно быстрее прекратить кризис, для них затягивание кризиса было ежедневным признанием своей слабости перед всем миром. Нормальное правительство желало бы прекратить кризис как можно быстрее, однако было бы связано в своем желании нормами морали. Но, как мы видим, не российское правительство.

Конечно, террористы не расстреливали заложников рано утром 26 октября. Иначе не были бы убиты в мирных спящих позах, сидящие среди заложников шахидки. Часть их скопилась бы в одном месте, там, где был расстрел, если бы он имел место. Тем более, если бы после якобы имевшего место расстрела из зала попыталась бы выбраться группа заложников. Но шахидки мирно дремали, сидя среди дремлющих заложников.

Бараева отвлекали разговорами с генералами и авторитетами. Затем спецназ запланированно открыл огонь по рекламному щиту «Норд-Ост», действительно осуществляя шумовую маскировку. Предназначалась, однако, эта маскировка не для боевиков, но для СМИ, для российского общества. Когда звучат выстрелы, то даже опытные вояки не всегда определят, откуда ведется огонь. Нужно было создать шумовую подделку под «расстрел заложников». Начали стрелять, вероятнее всего, уже после того как пустили газ. Ясно, почему и Егор, и Сергей Новиков, и дочь Валерия, и никто из заложников не видел и не слышал расстрела заложников. Потому что расстрела не было. Было желание подполковника Путина выглядеть сильным человеком. А газ был нужен для того, чтобы не пострадали столь любимые Президентом его коллеги, офицеры спецслужб.

Я не помню, на какой цифре остановился страшный счетчик числа умерщвленных Российским государством российских граждан. Если я не ошибаюсь, в конце концов, было признано, что погибли 139 заложников. Среди них дети. На четвертой полосе «Коммерсанта» за 28 октября работник московского морга № 2 «сообщил, что в субботу во второй половине дня к ним привезли пять трупов детей. Им было от 11 до 16 лет. Никаких версий гибели детей дежурный врач назвать не мог».

У меня есть версия. Несмотря на то что нахожусь в следственном изоляторе, рискую озвучить ее из тюремной камеры. В Российской Федерации воцарился абсолютистский режим, который можно охарактеризовать как государственный фашизм. Не тот романтический фашизм молодой мелкой буржуазии — торговцев, мясников, журналистов и рабочих, который коротко пробушевал в Европе, в частности в Германии и Италии в 20-е, 30-е и 40-е годы. Но фашизм пожилых чиновников, олигархов и офицеров спецслужб. Наиболее подходящей аналогией этому режиму являются царствование и фигура Николая Второго. Менты — суть современные казаки этого режима, эфэсбэшники — его жандармы, охранное отделение. Его бизнесмены и чиновники, его Чичиковы — это Чубайсы и Черномырдины. А его Союз Михаила Архангела — движение «Идущие вместе».

ГЛАВА 15

В сравнении с горой трупов, накошенных государством в течение одного утра 26 октября в Москве в Театральном центре на Дубровке, наши деяния, нас, содержащихся на 3-м корпусе Саратовского централа, бледнеют. В начале ноября судили Мишку — зэка, которого обвиняют в убийстве жены тупым овальным предметом. Перед приговором Мишка пробрался ко мне в воронке в мой угол. Сел на корточки, опершись мне на колени руками, и подробнее рассказал свою историю. Прокурор запросил ему 11 лет. Он ехал на приговор. «Эдик, ты не поверишь, в крови у нее нашли опий, а она никогда наркотиков не употребляла. Она сидела убитой в подъезде. А я с ней расстался за много часов до этого. Она на работу на рынок пошла, в кафе мы посидели, и я домой поплелся, а она на работу. Ну, она зашибала всегда, но никогда ни денег не теряла, ничего с ней не происходило. Иначе с каких бы ее на рынке держали, Эдик? И чего бы я ее убивать стал?» Мишку одновременно со мной слушает еще один мой знакомый зэк, молодой бывший военный. Этот банально влип в уголовное дело, остановившись оказать человеку помощь, а его обвинили в убийстве. В воронке сделали уборку. Окатили его хлоркой. Стены и лавки окатили и загнали нас внутрь. На мне тулупчик, на него, короткий, я умудрился присесть краем задницы. Остальным приходится хуже. Хлорка ест наши легкие. Между двух убийц я приехал в воронке на 1-й корпус. Понятно, что и зэки умеют лгать не хуже свободной части населения России. Но я верю Мишке на все сто. Я не следователь, не прокурор, не судья, я товарищ по несчастью, мне врать нет смысла. Чтобы показаться хорошим? В тюрьме это не доблесть — быть хорошим. Здесь зэки часто пытаются представить себя более ужасными, чем они есть. Мишка не скрывает ни свои судимости, ни свое дело. Изможденный веселый висельник Мишка. Позже я узнал, что вопреки всем экспертизам и форме орудия убийства и его отсутствию Мишка получил свои 11 лет. Дело в его первоначальном признании. Он не смог выдержать пыток, Мишка. Очень многих зэков пытают дознаватели и следователи. Вопреки всем правам человека простых зэков пытают и избивают. Это аксиома, пытки — не исключение, но правило. При аресте же избивают всех.