Лохматая шайка разлеглась под деревом, и в ее позах была готовность умереть, но дождаться, когда мой закоченевший труп свалится с дерева. А все, кажется, шло к тому. Сначала я размышлял о дружбе, которая связывает человека и собаку. Сколько добрых слов сказано в адрес собачьего племени, и оно, конечно, того заслуживает. К сожалению, в семье не без урода. У каждой собаки, как и у людей, свой характер: есть храбрецы и трусы, честняги и жулики, благородные рыцари и мелочные душонки. Одни никогда не опускаются до вероломства, другие — способны укусить из подворотни, чтобы тут же удрать. Кто знает, как обрели они свой характер,— не от хозяев ли переняли?
Спустя полчаса мысль о спасении стала у меня какой-то вялой. Она принимала явно нездоровое качество. Потом меня вдруг обуяла гордыня, и я подумал, а не привязаться ли к дереву и если уж погибнуть, то оставив с носом грабителей. Трудно сказать, до чего бы я додумался — не выскочи из канавы колонок. Собаки, захлебываясь собственным лаем, как по команде, метнулись за ним. Колонок юркнул обратно в канаву— собаки скатились за ним и исчезли из виду.
Ну, ноги мои ноги! Я моментально распрощался со своим «наблюдательным постом» и что есть сил припустил в противоположную сторону. До дома Брагина оставалось не более полутора километров, когда я оглянулся и... сделал последнее отчаянное усилие. Поскользнувшись, я замахал руками и, успев перевернуться в падении, грохнулся на четвереньки. Вздымая облака снежной пыли, свора мчалась ко мне.
Я сел на землю и принялся разуваться,
— Нате, жрите, проклятые!— бормотал я, швыряя псам торбаса.
Они подхватили их на лету, и по заснеженной дороге покатился рычащий клубок. На меня собаки не обращали уже никакого внимания—они упивались запахом дикого оленя. И дернул же меня черт купить самодельные торбаса!
После мне подсказали, задним числом, множество способов спасения мокасин.
Но все это было потом, а тогда я во весь опор мчался в одних носках к деревне, и мое появление в доме Брагина вызвало всеобщий переполох.
— Патроны где?—заорал я Моргунову.
— В рюкзаке, в кармане,— перепугано ответил он. Выдернув пачку патронов, я выскочил во двор, вернулся обратно, сунул ноги в рабочие валенки Брагина и побежал вершить суд. Сзади меня спешили с ружьями в руках Сергей и Димка. Со стороны можно было, наверно, подумать, что сейчас" на заснеженных полях Милой Девицы вспыхнет бой. Но я-то знал, кто противник, а вот Брагин и Моргунов, надо полагать, изрядно попортили себе нервы в догадках. Я не добежал до собак метров двести—не хватило сил. Кололо в боку, не хватало воздуха, казалось, сердце вот-вот разорвется в груди. Псы уже почувствовали неладное и настороженно смотрели на меня. Трусящимися руками, я разорвал пачку и, роняя патроны на снег, зарядил магазин. Рыжий пес стоял первым, нагло подняв хвост.
— Ну, держись, образина!— процедил я.
После выстрела его словно пружиной подбросило в воздух, он развернулся и огласил окрестность паническим визгом. Я хорошо видел, как пуля вырвала из него клок шерсти и удивился живучести пса, улепетывавшего во все лопатки.
«Я вас научу уважать человека!»—продолжал кипеть я. посылая заряд за зарядом вслед бродячим негодяям. Пули взрывали возле собак фонтаны земли и снега, и свора, обезумев от страха, шарахалась из стороны в сторону, пока не рассыпалась по полю и не скрылась из вида.
— Победа!—услышал я за спиной запыхавшийся голос. Позади стояли Димка и Брагин и таращились на меня.
— Зевс!.. Скорострельный бог-громовержец!..—продолжал выдыхать Димка.
Я ничего не ответил и пошел по дороге. На месте моей последней встречи с собаками валялось то, что когда-то называлось моими торбасами. И еще там валялся кусок рыжего хвоста главаря банды.
Позже Дуся, со свойственной женщинам практической сметкой, произвела любопытные подсчеты. Оказалось, что стоимости мокасин, бинокля и премий за мышей хватило бы на покупку в селе по меньшей мере пяти шкур лисиц. Мы никогда не стремились получить от охоты доход, но на этот раз я подумал, что для начала издержки все-таки велики.
Легкомысленно назначенная Димкой премия за живую мышь неожиданно обернулась для нас ощутимым расходом. Часа через два после того, как мы вернулись с поля, заявился домой раскрасневшийся Санька с компанией.
— Дядя Дима, улов притаранили!— оповестил он.
— Ну, молодцы! А я уж думал, куда вы запропастились?— обрадовался Димка.— Сколько добыли, Саня?
— Полтораста!
Моргунов провел ладонью по лицу, словно смахивая паутину.
— Ты хочешь сказать...— неуверенно начал он.
— Ну да — сто пятьдесят одну мышу поймали, — рассеял всякие сомнения Санька.
Перед нами появилась огромная железная банка с кишевшими там мышами.
— Батюшки-светы!—с отчаянием прошептал Моргунов.
— Пересчитывать будете?—деловито осведомился один из ловцов.
— Да чего уж там!—в полном расстройстве чувств отмахнулся Димка;
Он стоически твердо отсчитал пять новеньких трехрублевок и вручил компании.
— Спасибо за службу, звероловы!— весело сказал он.
«Звероловы» не знали армейского устава и закричали кто во что горазд.
— Завтра еще притараним,— пообещал Санька,— Их за током тьма-тьмущая.
— Э-э, нет,— поспешил отказаться Моргунов.— Вы и так постарались на славу—управиться бы с этими.
Еще утром он соорудил для мышей вольер. Это был кусок металлической сетки, свернутый в большую трубу, к концам которой были прикручены стенки. В одной из них находилась дверца. В общем, вольер получился неплохим, но оказался мал. Конечно же, Димка не мог предполагать, что помощники притащат такую прорву мышей, и теперь пришлось ломать голову, как их разместить. В конце концов мы махнули рукой и предоставили эту заботу самим грызунам: вытряхнули мышей в вольер, набили его сеном, и они прекрасно устроились «по этажам»— друг над другом.
В приобретенном нами мышином семействе оказалось три вида: мыши полевые, восточноазиатские и полевки красные из рода лесных полевок. Всех их нетрудно различить даже неопытному взгляду. У полевой мыши вдоль всей спины тянется темная полоса. Красная полевка крупнее, но хвост у нее короче. Восточноазиатская мышь—забавное создание, по краям ее глаз располагается гребневидная оторочка, отчего мышь кажется маленьким лохматым увальнем.
Вечером, когда Дуся с Санькой ушли в кино, состоялся первый сеанс записи. Нужно признаться, что наша методика побуждения мышей к пению была примитивной и жестокой. Димка нащупал рукавицей первую попавшуюся мышь и поднес к микрофону. Несчастное существо жалобно моргало глазами и, конечно же, не могло понять, что от него хотят. Моргунов слегка стиснул мышь и включил магнитофон. Все мы ожидали услышать писк о пощаде, но этого не произошло — мышь молчала. Он сдавил ее сильнее—тот же результат. У грызуна должны были вот-вот хрустнуть косточки, но он не издал ни звука.