Он, конечно, немножечко сердит на вас, но не так, чтобы отпустить отсюда голым и босым. Как бы ни мало было у вас акций, кое-какие денежки вы за них получите. В том числе и за те, которые находятся в залоге, а этого вам, уж поверьте, вообще никто не предложит. Так что при известной бережливости до конца жизни вам хватит…
— Это за что же «мой кузен» на меня так сердит? — не без сарказма в голосе осведомился граф. — Кажется, лично я ему ничего не сделал?
— А разве вы не знали о том, что на меня ведут охоту? — внезапно и очень весомо, словно зачитывая приговор, тяжело проговаривая слова, утвердительно, без намека на вопрос произнес Март. — И даже лично нанимали исполнителей.
Колычеву даже не понадобилось проникать в сознание Оссолинского. Он видел по изменению ауры, что точно разглядел в этих бегающих, боящихся прямого контакта зрачках тайное признание вины.
— Нет, я ничего не знал! Я не имел к этому никакого отношения! — почти взвизгнул бывший кавалергард, зачем-то тряся головой и замахав заполошно руками.
— Поздно пить Боржоми, когда печень отвалилась, — с явным презрением в голосе процедил Колычев и слегка надавил на графа через «сферу». — К тому же, договор купли продажи не единственная возможность получить акции. В конце концов, других близких родственников, кроме меня, у вас нет, а вы могли и не пережить казнь единственного сына и смерть обожаемой матери…
— Нет, зачем? Я ничего не сделал. Это все маман. Я же…, — окончательно растерявшись, граф вдруг разрыдался и упал перед Мартом на колени. — Кузен, я ни в чем не виноват. Умоляю, простите меня!
— Если не виноваты, за что прощать? А если есть за что, то нет. Тем более, нынче пост, а не последний день Масленицы. Опоздали вы, сударь. И прекратите, наконец, этот балаган. Вы же дворянин, белая кость — голубая кровь. Не позорьтесь!
Слова эти, сказанные негромко и очень спокойно, разительно подействовали на графа. Его голова дернулась, словно от пощечины. Он по-стариковски медленно заполз в кресло и потухшим взглядом окинул комнату. Было в его глазах что-то по-собачьи бессильно-обреченное. Беспомощное и дикое.
У Беньямина даже по спине холодок прошел. Он никогда не был склонен к эмпатии. Но тут и его проняло. Рейдер покосился на возвышающегося рядом, как взыскующая высшего суда статуя командора, Мартемьяна и впервые ощутил нечто вроде страха перед этим еще недавно мальчишкой.
«Этому ни врать, ни утаивать нельзя. Иначе и останков не сыщут, — мелькнуло в голове. — Но парень далеко пойдет».
— Что вы хотите? — тусклым, надтреснутым голосом еле слышно спросил граф.
— Все. Вы расскажете, что вам известно. Акции немедленно перепишете на меня, без обсуждения и торга. Ваши долги будут покрыты, после чего назначен пенсион, который будут перечислять до самой кончины. Без погребения тоже не останетесь, но до той поры настоятельно рекомендую не попадаться мне на пути. Никогда. А сейчас рассказывайте.
Когда дверь за незваными гостями захлопнулась, граф еще некоторое время опустошенный, будто выпотрошенный сидел неподвижно. Потом манерно, как в модных мелодрамах, прикрыл рукой глаза и еле слышно произнес:
— Это не человек, а дьявол. Маман, почему вы его не удавили в колыбели?
Покончив с делом, Март отдал Беньямину документы, а сам решил вернуться на базу, которую чем дальше, тем больше воспринимал своим домом. Добравшись до кабинета, он скинул пальто, и хотел было растянуться на диванчике, но в этот момент в дверь кто-то постучался.
— Разрешите? — заглянула внутрь Таня.
— Кто там еще?
— Что? Нет, это я хотела с вами поговорить.
Голос при этом у девушки был напряженным, а личико таким строгим и решительным, что Колычев поневоле напрягся.
— Что-нибудь случилось?
— Командир, я хочу вернуться на корабль, — выдохнула Калашникова и с такой надеждой посмотрела на него, что он не сразу нашелся, что ответить.
— Но почему? — через некоторое время спросил он. — Тебе не нравится работать со мной или не устраивает жалованье?
— Нет, что вы, в деньгах я не потеряла, даже наоборот, просто…
— Так что же?
— Понимаешь, Март, — перешла она на ты. — Я ведь пилот. И всегда хотела быть именно пилотом. А меня постоянно отправляли то в диспетчерскую, то еще куда и, наверное, рано или поздно сломали. Лишили мечты… А потом появился ты и предложил мне стать вторым пилотом «Ночной Птицы». Это было так здорово, так прекрасно, что я не могу найти слов, чтобы передать свои чувства.
Таня говорила с таким жаром и воодушевлением, что внимательно слушавший ее Колычев не решился прервать девушку.
— А теперь, — продолжила она, — я снова оказалась в той точке, куда меня все время настойчиво пихало начальство. Сижу в кабинете, перебираю бумажки, печатаю на машинке…. Мне душно здесь! Этот красивый костюм как удавка, а туфли на ногах как гири. Я иногда по ночам плачу от тоски и боюсь, что Витька проснется, и я не смогу объяснить ему, в чем дело.
— А мне, значит, можешь? — озадаченно переспросил Март.
— Ты — другое дело, ты — пилот и мой командир! Ты был в небе и знаешь, как оно зовет. Ты один можешь меня понять…
— Ну, хорошо, — сдался он. — Дай мне несколько дней, чтобы подыскать тебе замену и можешь возвращаться. Вот только не знаю, куда именно. «Птица», как тебе известно, корабль необычный, и для управления им нужен одаренный.
— Я готова пойти на любой транспорт или даже бот! — воскликнула Калашникова, прикусив от волнения губу.
— Подожди, — остановил он эмоциональный порыв девушки. — Такими кадрами, как ты, не разбрасываются. — Помнишь сенатора Марцеву? Она сейчас курирует один проект… в общем, я хотел бы, чтобы ты в нем поучаствовала.
— Я готова! — тут же согласилась Калашникова.
— Даже не спрашивая, в чем там суть?
— Да!
— Но я все же объясню. Ты пройдешь полное медицинское обследование, после чего получишь адамант и поносишь его месяц-другой. Попутно будут еще кое-какие процедуры, а потом, если появятся результаты, можно будет подумать об инициации.
— Вы серьезно?
— Вполне.
— Но ведь случаи пробуждения дара в моем возрасте крайне редки!
— Ага. И один из них за тобой ухаживает. В общем, решать тебе.